Читать «О бисере, бусах и прошлом времени. Воспоминания московского коллекционера» онлайн - страница 48

Она родилась в небогатой семье, в которой кроме нее было еще два или три брата. Все братья так или иначе преуспели в жизни. Один из них даже поступил на рабфак в Ленинграде. Было это в двадцатые годы, и власти бдительно следили за чистотой происхождения учащихся. Марусин брат вызвал у них большие сомнения, потому что учился слишком хорошо для выпускника церковно-приходской школы. Его вызвали в какую-то комиссию и велели предъявить справку, подтверждающую его рабоче-крестьянское происхождение. Справки у него, разумеется, не было, но он попросил принести ему лыко и сказал, что сейчас же в присутствии комиссии сплетет лапти. В богатых крестьянских семьях все давно уже носили сапоги и дети зажиточных крестьян лапти плести не умели, поэтому уменье плести лапти являлось вполне убедительным доказательством принадлежности к эксплуатируемому классу. Лыка, конечно, не нашлось, принесли какие-то ленты. И, когда комиссия увидела, как сноровисто Марусин брат начал плести из них лапоть, вопрос был сразу решен, и ему разрешили продолжить образование.

Запомнился еще один рассказ Марьи Степановны. Поздней осенью в деревне резали откормленных с весны поросят. Делали это несколько наиболее опытных мужиков. В дом к Марусиным родителям приходили ее дядья. После того как дело было сделано, им накрывали роскошный по деревенским понятиям стол и, само собой разумеется, выставляли бутылку водки. Дети при этом лежали на печке или жались где-нибудь в углу. Несмотря на то что стол был уставлен всевозможными яствами, им и в голову не приходило, что можно подойти и попросить чего-нибудь. Только после того, как взрослые оканчивали свою трапезу, дети допускались к столу. Поэтому любимый ленинградский внук Марьи Степановны, сидящий за столом и являющийся средоточием забот всех присутствующих, все же приводил ее в некоторое недоумение.

Особенно интересными были рассказы Марьи Степановны о войне и послевоенном времени. Во время войны весь Оленинский район долгое время находился в оккупации. Марья Степановна была совсем молоденькой девушкой и подлежала высылке на работу в Германию. Чтобы ее от этого избавить, староста назначил ее санитаркой в сыпной барак. Это была изба, в которую собрали больных со всей деревни и повесили на ней объявление «Сыпной тиф». Немцы к этой избе близко не подходили и Марусю, таким образом, не тронули. Зато ей пришлось одной в тяжелейших условиях выхаживать еле живых людей. Им все время хотелось пить, а у нее не было даже кружки. И она много лет спустя с законной гордостью вспоминала, как сама сделала кружку из брошенной немцами консервной банки. Когда выздоровел последний больной, все эшелоны в Германию уже ушли, но трудовые силы требовались немцам на месте. Поэтому было приказано собрать к определенному сроку всех молодых женщин. Этим занимался помощник старосты, в отличие от самого старосты недоступный никаким человеческим эмоциям. Несмотря на то что за Марусю просила его теща, которую та выходила в сыпном бараке, он остался непреклонен. Правда, совсем по-иному решился вопрос другой девушки. Она пришла к нему с десятилетним братом и сказала, что, если ее заберут, она, когда вернется, обязательно выколет глаза этому помощнику старосты. Потом прибавила, что, если она не вернется, это сделает ее брат. Это заявление произвело должное впечатление, и ее оставили в покое, а Марусю с подругой Вулькой (Олькой) и еще нескольких женщин поместили в сарай, чтобы не убежали. Наутро всех выстроили во дворе, и немецкий офицер велел выйти вперед тем, у кого нет детей. Такими оказались Маруся с Вулькой. Тут Вулька начала страшно рыдать, решив, что их немедленно расстреляют, потому что бездетных не жалко. Маруся оказалась более рассудительной и посоветовала Вульке подождать до тех пор, пока их действительно не поведут расстреливать. Оказалось, что такое разделение было предпринято скорее из гуманных соображений, чтобы женщин с детьми направить на работу поблизости от дома. В результате Марусю с подружкой определили уборщицами в госпиталь, находившийся тоже не слишком далеко. Оттуда они и сбежали перед приходом наших.