Читать «О бисере, бусах и прошлом времени. Воспоминания московского коллекционера» онлайн - страница 36

От этой идеологической муштры мои родители пострадали, конечно, еще гораздо больше, чем мы. Несмотря на то что они оба были беспартийными, им полагалось быть высокосознательными просто по роду их деятельности: папа был заместителем директора Всесоюзного светотехнического научно-исследовательского института, а мама всю жизнь проработала на кафедре иностранных языков МЭИ. Мама всегда очень болезненно относилась ко всяческим покушениям на ее независимость. Она была счастлива, что дожила до отмены руководящей и направляющей роли КПСС, и время от времени повторяла: «Если я еще раз услышу, что КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи, я умру на месте». В последние годы жизни у нее было немало огорчений, но этого ей, к счастью, услышать не пришлось.

Не уверена, что эта массированная обработка изменила психологию советских людей в лучшую сторону, но имена вождей и основные даты истории СССР все граждане от мала до велика знали назубок. Казалось, что эти знания будут передаваться генетически, поэтому наше поколение не перестает удивляться, насколько быстро они улетучились из памяти молодежи.

В этом я убедилась, в частности, поехав в 2014 году к своим родственникам в Петербург (для меня по-прежнему Ленинград, несмотря на отсутствие каких-либо особенно теплых чувств к Владимиру Ильичу). Всласть наговорилась с любимой сестрой Аллочкой, съездила с ней на кладбище, повидалась со всем ее семейством и, разумеется, отправилась в ознакомительную прогулку по антикварным магазинам, которые когда-то были неиссякаемым источником волнующих приобретений. В последнее время этот источник безнадежно иссяк, но какой-то атавистический инстинкт вел меня по прежним адресам.

Вот так я и оказалась на улице Марата, где когда-то располагался большой круглый магазин, в прошлом битком набитый старой мебелью. Здание сохранилось, но территория антиквариата сжалась до небольшой лавочки на втором этаже. Ее содержимое не представляло собой ничего примечательного. Ничем не выделялась и висевшая в углу унылая немецкая бисерная сумочка 1920-х годов. На всякий случай я все же спросила у молодой продавщицы, одетой, как ей казалось, по последней моде, нет ли еще чего-нибудь бисерного. Девушка с достоинством ответила, что бисерного больше ничего нет, но имеющаяся сумочка представляет собой уникальный предмет дореволюционного искусства и отличается идеальной сохранностью. Сохранность была, правда, хорошая, но прикладное искусство ничего не потеряло бы, если бы она была и похуже, подумала я и вяло сообщила, что сумочка все-таки именно двадцатых годов. «Ну вот, – радостно подхватила девушка, – я же и говорю, что дореволюционная!» Мне стало интересно, к какому же времени она относит революцию. Девушка твердо сообщила, что революция была в 1941 году. «В 41-м году началась война. А вот когда была революция?» – спросила я с безжалостной настойчивостью. Девушка попыталась оттянуть время: «Какая революция?» Я ответила так, как нас учили всю жизнь: «Великая Октябрьская Социалистическая». Казалось бы, она должна была признать, наконец, свое полное поражение, но жертва и не думала сдаваться: «А вы как считаете?» – задала она встречный вопрос. Мне пришлось назвать дату и признаться в глубине души в ее победе по очкам.