Читать «Новый Мир ( № 9 2012)» онлайн - страница 2

               а выстрою дом комфортабельный,

Прочнокровельный, с окнами

На все стороны света,

               хату свою на краю

Катастрофы всеобщей.

Греция

Там на мраморе белом

               горячие тени, чуть синие,

А на кладбище ночью

               огненных пчёл рой мерцающий,

А на гору взойдёшь —

               виноцветное море откроется,

Многошумное море — таласса.

Как хотел мой отец

               увидать этот край, этот рай.

Не пришлось, не случилось,

               да и я не увижу, наверно.

Но беды в этом нет —

               жизнь не трепет оливковых рощ,

Жизнь — рост души,

               ну а где и когда — разве важно.

Пациент и Гомеопат

Поволоцкая Ирина Игоревна — москвичка, окончила режиссерский факультет ВГИКа, сняла несколько художественных фильмов. Лауреат премии имени Аполлона Григорьева. Постоянный автор “Нового мира”.

 

 

“При расстройстве от горя и тоски — Игнация 3.

От испуга — Аконит, позднее — Сумбукус.

Вследствие гнева и досады — Хамомила, Бриония.

При раздражительности и чрезмерной радости — Коффеа…”

 

(Из домашнего гомеопатического лечебника)

 

...Тогда женщины-кондукторы на станциях московской подземки, бдительно следя за входом и выходом сограждан, поднимали над головой металлические кружки-диски и, лишь зады пассажиров скрывались в вагонах, кричали гортанными, но свежими голосами — Га-тов! Эхо громыхало, двери смыкались, состав трогался. И на каждой дежурной была тужурка с металлическими пуговицами и фуражка с алым околышком. Впрочем, вся огромная страна, кажется, ходила в форме.

А у Евгения Бенедиктовича Лючина было бычье сердце.

Оно могло разорваться от обычного вздоха.

И Женя Лючин, тридцати четырех лет от роду, глотал гомеопатические лекарства, высыпая на ладонь крохотные шарики, а затем забрасывал их в рот, и они сладко стаивали на языке, облегчая боль и жизнь, успокаивая звучными названиями и регламентацией приема, не говоря уже о приватных советах Гомеопата. Укроем его подлинное имя, поскольку имя доктора было табу, и сама история наша, словно в зеркалах, поставленных друг противу друга, двоится, множится, посему расплывается, глохнет, с неизбежностью превращаясь то ли в земной прах, то ли в звездную пыль…

Однако!

Подобно тому — а ведь лечение подобным подобного не есть ли суть, сердцевина самого гомеопатического метода? — и вот, подобно тому как сам достопочтимый основатель Самуэль Ганеман, отбросив парик, терпеливо растирал вещество в фарфоровых ступках фарфоровыми пестиками, и от бесконечного трения и бесконечного вращения руки первоначальное, измельчаясь, исчезало и возникало нечто другое — прямо противоположная множественность, обладающая новыми признаками, у начального и конечного был один замочек и ключ, одна тайна, а может, душа. Так в жизни Евгения Бенедиктовича, хотя его пользовали разные доктора и в разные времена пришлось стучаться в разные двери, таинственная Спигелия, ядовитый Фосфор и обязательная, усиливающая действие первых Пульсатилла правили судьбой героя: он шел на Герцена, так называлась Большая Никитская; против Консерватории — гомеопатическая аптека; и, видя у кассового аппарата усыхающий профиль Виктории Карловны, милой Викуси, ее прямую спину, ее пергаментные руки в коричневых точечках и неотделанный янтарь от щитовидки — вкруг шеи теплые камушки, — убеждался в верности жизненного пути, и стареющая Викуся, в пенсне и блузке из пожухлого шелка в тридцать втором, в тридцать восьмом, в сорок четвертом и сейчас, после войны, неизменным движением изящно выбивала чек, серебряная мелочь звенела, и Викусина полуулыбка, не разнимая рта, уголками губ, витала над крошечным пространством аптеки с кафельным полом в шашечку.