Читать «Новый Мир ( № 11 2007)» онлайн - страница 166

Но в одну неживую точку ты глядел поверх мутных гор,

как посаженный в одиночку смертник, знающий приговор,

что, направив к такой-то маме и священника, и врача,

в пустоте шевелит губами, песню глупую бормоча.

Так что же: эта самая гибельная точка, большую часть своей бытности скрытая от случайного взгляда, и есть подлинный ориентир в безопорной реальности?..

Похоже на то.

Какая же логика проскваживает в необъяснимой фатальной угрозе, дамокловым мечом нависшей и над слепым, и над зрячей, обрекающей вроде бы взаимное чувство героев, их отношения на заведомую несбыточность?

Возмездие.

Атмосфера, в которую на момент своего внутреннего взросления угодили, как в холодную воду, “сорокалетние”, располагает к рефлексии, к раздумьям о круговой ответственности, о мере своей личной вины за смертельный излом бытия. Человек в мире Евсы тем беззащитнее, чем острее он чувствует в этом объеме вины свою долю: любовь, адаптированную к условиям, разбавленную “сладковатым дымком” забытья, фальшь, выдаваемую за подлинник. Предательство, совершенное в юности, когда лирическая героиня, и вправду не ведая, что творит, “воровато” набирает “03”, чтобы сдать в вездесущую “скорую” свихнувшегося кореша-диссидента…

Человек в мире Галиной, выпуская серединные звенья мотивировки, напрямую выходит к оплате бытийных счетов. Шифр бытового контекста отсутствует; космическая декорация моделируется в пустоте:

Все холмы в огне, города в огне, а долины лежат во тьме.

Там грядет Господь меж сухих камней — оттого и не спится мне!

Страшен лик его, и убоен взор, и зеницы его черны,

И когда не пришьет он меня в упор, то сожжет меня со спины…

В промежутке между огненными сполохами тянется тонкая ниточка смысла. Персонажи Галиной, приближаясь к последнему рубежу, знаю т , к чему они приближаются, знают и задачу свою — преодолеть, избыть прожитое, очистить душу от накипи перед переходом в иное пространство (при этом, однако, не открещиваясь от боевой биографии: то, что “баба Катя зналась с Нестором Махно” и “заряжала Троцкому наган”, только усиливает ее мощь и бесстрашие в ожидании лютого багряного зверя). На карту поставлены вера, история, жизнь. До любовной драмы ли тут?

До любовной. Может быть, это и есть единственная настоящая драма в мистерии, в карнавале восставших из пепла химер, драма одинокого человеческого голоса — “бедного гоя”, который сидит у городских ворот “в золотой парше” и плачет об исчезнувшей, сгинувшей жизни. Нить бытия нащупана в самый момент усечения; истина, на минуту пробрезжив в сиянии светил, падает с неба и рассыпается в прах: