Читать «Ничего такого» онлайн - страница 2

– Ну чего вы молчите-то? – наконец говорит она сурово, – обиделись, что ли? Если я напраслину на вас взвожу, – тогда простите. Больше не буду. Но только мне всегда казалось, что я вам нравлюсь. Да-с. А если я ошиблась, простите, – снова повторяет она и умолкает, надув губки.

Чиновник глядит на нее, тяжело дышит, краснеет, и, наконец, не совсем внятно бормочет:

– Вы мне нравитесь, Марья Ивановна, – и даже очень. Я даже увлечен. Ну что же? Что же тут такого? Ведь это еще не значит, что я что-нибудь себе позволю. Слава Богу, я не сиволдай какой-нибудь…

В звуках его голоса звучит как будто обида.

– Вот то-то и есть! – перебивает его Марья Ивановна, точно обрадовавшись. – Вот то-то. А что мне это может доставить окроме неприятностей? Ваше увлечение-то? Григорь Григорич мой благодетель и я об этом всегда должна помнить. У меня квартира, у меня горничная, у меня кухарка. А от кого? То-то-с. Я – «Глаша – то», «Глаша – это», а сама как барыня. Платьев у меня два гардероба полны-полнехоньки; и летние, и зимние, и полулетние, и каких-каких только нет! До ста лет живи, – не переносишь! Зимой на спектакле играть захотелось, – играй, – и играла! Двадцать пять рублей, то бишь двадцать семь рублей 35 копеек на ветер профуфырила, и не поморщилась; играла. Да еще как играла-то! Григорь Григорич сказал: «Чистый, говорит, Санбернар!»

– Сарра Бернар, – поправляет ее чиновник задумчиво.

– Ну, будь по-вашему, а только играла; и еще захочу, и еще играть буду! И что же за все это ему же в карман наплевать прикажете? Да? Стыдно это, Петр Петрович, стыдно! Ох, стыдно!

И она даже грозится пальцем. В то же время внезапно в ее глазах вспыхивают слезы и она умолкает. Кажется, и чиновник близок к тому же, но он крепится и только сутулится. На балконе делается тихо. Между тем вечер начинает темнеть и вместе с ним темнеет вся окрестность; милая и ясная улыбка ребенка, раньше блуждавшая по земле и по небу, делается теперь меланхолической улыбкой женщины, уже узнавшей любовь и измену.

Где-то близко проносится унылый крик птицы.

Марья Ивановна точно пробуждается от сна.

– Я знаю, вы скажете – говорит она задумчиво, – что он старый и лысый, и что его любить трудно. Что же делать, если моя участь такая! А вы бы подумали лучше, что с ним будет, когда он узнает об этом. Ох, мне даже и представить себе больно! Не могу я живого человека ножом резать, не могу, что хотите со мной делайте!

Она хрустит пальцами и в волнении умолкает. Чиновник по-прежнему тяжело дышит и молчит. На балконе снова делается тихо, и только ленивая струя ветра тихо перебирает концы скатерти.

– А этого скрыть нельзя, – внезапно говорит Марья Ивановна, – рано-поздно, а это всегда наверх выходит. Да и город наш не такой, чтоб здесь что-нибудь скрыть можно было. Здесь все знают. Я нынче булавку уроню, завтра все соседи – что, как и почему? Так-то, Петр Петрович! И я честью прошу вас, – добавляет она, – не думайте вы обо мне и не ждите от меня ничего такого. И тогда я вам всегда рада буду.

– Хорошо-с, – зловеще шипит чиновник, крутя головою, – хорошо-с. Понимаем-с.