Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 245
Николай Михайлович Любимов
Когда я вошел к Виктору Яльмаровичу, он, чисто выбритый, полулежал в постели. Увидев меня, заулыбался, протянул ко мне обе руки и заплакал.
Пока я сидел у него, он держал мою руку в своей, гладил ее, порывался поцеловать и, слушая мой часовой монолог, все плакал и плакал…
Потом я еще несколько раз был у него, и один, и с моими старшей дочерью и сыном. Они выкладывали ему литературно-театральные новости, я рассказывал о моей поездке в Питер (так любил называть Виктор Яльмарович свой родной город), о том, что был на могиле Юрия Михайловича, хвалил памятник, который по заказу Виктора Яльмаровича выполнил Аникушин.
За Виктором Яльмаровичем был отличный уход. В комнате не чувствовалось запаха больного-хроника. Постельное белье у него было идеальной чистоты. К нему приходила массажистка. За ним постоянно наблюдал врач. Мне еще раньше говорила Маргарита Николаевна, да и самому нетрудно было догадаться, что бедная глухонемая влюблена в Виктора Яльмаровича. В ее уходе за ним чувствовалась не добросовестность наемницы, но забота любящего существа.
Зимой 69–70 годов Виктор Яльмарович скончался. Хозяйка пережила его ненадолго.
Я не напрасно так боялся первой встречи с больным Виктором Яльмаровичем. Видеть на его умном лице работу мысли, видеть, как он мучительно силится выразить то, что думает (он только в третью встречу мог повторить за мной каким-то загробным голосом: «Ко-ля Лю-би-мов…» – и, показав на женский портрет, висевший над его кроватью, произнести: «Сестра…»), видеть слезы, неудержимо льющиеся из глаз этого человека, которого я помнил по-северному сдержанным, по-петербургски суховатым, кипятившимся только во время споров, который только однажды плакал при мне навзрыд – когда в начале 30-х годов из Финляндии пришло письмо с известием о кончине его матери, – видеть все это и с ободряющей улыбкой произносить монолог без пауз было и впрямь нелегко.
Человек, как известно, ко всему привыкает. Последующие наши свидания уже не вызывали у меня острых приступов душевной боли. Но когда я после первой моей встречи с онемевшим Виктором Яльмаровичем шел один по проспекту Калинина, по этой так называемой «вставной челюсти» Москвы, по проспекту, который в тот вечер показался мне каким-то особенно отвратным в убогом своем американизме, я не рыдал, а выл, как воют по покойнику бабы, и грозил кулаком неизвестно кому. На меня смотрели. По всей вероятности, принимали за пьяного. Переборов себя, я вспомнил Некрасова:
Этот человек на земле уже незащитим.
В гостях
Случевский
Ранняя погожая осень 1926 года. Синие и золотые дали, проносящиеся в окне вагона. Моя мать и я, застенчивый семиклассник, сходим с дачного поезда на одной из ближайших к Москве станций по Савеловской железной дороге. Нас встречают Маргарита Николаевна и Николай Васильевич. Я в первый раз в Москве – если не считать того, что в Москве я имел удовольствие родиться, но двух недель от роду был без всякого ведома моего и согласия увезен в пределы Калужской губернии, – и все мне здесь внове. Я веду строгий учет, сколько раз я проехался на трамвае, сколько – на автобусе. Впервые еду я в дачном поезде, да и вообще-то мне редко до сих пор случалось ездить по железной дороге, а если и случалось, то не дальше, чем от Калуги до Малоярославца. Да и на даче-то я никогда прежде не был: дача – это для меня понятие отвлеченное, почти такое же, как американский небоскреб или рыцарский замок.
