Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 221

– Хоть он и гениален, а все-таки сумасброд, – выразил он свое отношение к Толстому.

Маргарите Николаевне было чуждо толстовство, но Толстого-художника она принимала почти безоговорочно. Я из мальчишеского озорства, «назло» поклонникам Толстого, как кому-то «назло» долго не читал Марселя Пруста Бунин, в чем он, употребив именно это выражение, признался в письме профессору Бицилли, долго не читал «Анну Каренину». Прочел я ее уже в студенческие годы, живя у Маргариты Николаевны.

Маргарита Николаевна все стыдила меня: как это я, начитанный в общем «мальчик», смею не читать «Анну Каренину»?

– Это позор, просто позор!

Тем, что я сдался и долго потом не мог выйти из магического круга, каким меня очертил Толстой, я доставил Маргарите Николаевне истинную радость.

– Наконец-то! Слава Тебе, Господи! – с насмешливо-облегченным вздохом говорила она.

С 34-го по 36-й год мы с Маргаритой Николаевной не виделись. Когда я вернулся в Москву, Маргариту Николаевну неприятно поразили крайности моего тогдашнего увлечения символистами. К мережковским рацеям о Гоголе, которые я долго ей разводил, она отнеслась более чем скептически.

– Ну, а Гоголя-то ты любишь? – внезапно прервав мои акафисты Андрею Белому-прозаику, которого я называл «Гоголем XX века» (эх, молодо-зелено!), с обидой в голосе спросила она, но скоро смягчилась, удостоверясь, что старый друг для меня и тогда был все-таки лучше новых двух.

Как и Ермолова, Маргарита Николаевна плакала в Художественном театре на представлении «Дяди Вани» и «Трех сестер», но вершинами русской драматургии оставались для нее «Ревизор» и творчество Островского, а над этими вершинами одиноко высилось недосягаемое, по ее мнению, «Горе от ума».

Раньше, чем от Грифцова, я услышал о Прусте от Маргариты Николаевны.

– Это Пруст! Совершеннейший Пруст! – часто говорила она, имея в виду свою домашнюю работницу и ее сходство с Франсуазой.

Далеко не все – в частности, любовь к живописи и любовь к Прусту – проросло во мне быстро. Но несомненно, что семена эти бросила в мой внутренний мир Маргарита Николаевна, так же как особым интересом к истории последних десятилетий царской России я обязан ее окружению.

Рассказы Маргариты Николаевны о русских и иностранных актерах и певцах заменяли мне летопись московского и петербургского театров. Маргарита Николаевна вела эту устную летопись с конца минувшего века. Первое время я на многие явления театральной жизни не мог не смотреть ее глазами. Я всей грудью вбирал в себя театральный воздух ее квартиры, где актеры, музыканты, певицы и режиссеры соревновались в тонкости понимания и свежести восприятия искусства с искушенными, избалованными, но не снобиствовавшими слушателями и зрителями.

Маргарита Николаевна совсем не была рутинеркой. Доказательство тому – ее культ Пруста, которого она читала и перечитывала по-французски. Но, натура в глубине скорее пассивная (вспыльчивость, порывистость, беспокойная суетливость – это была ее оболочка, но никак не сущность), она довольствовалась тем, что когда-то нашла, и потом уже если и делала для себя открытия, то чисто случайно.