Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 203

По окончании экзамена Грифцов подошел ко мне и, скрывая свое торжество под ехидной усмешкой, не преминул кольнуть меня;

– Вот только вы кстати и некстати употребляли «теперь».

Тогда еще студенты не «защищали» дипломных работ, а давали их на отзыв преподавателям.

Для того чтобы специализироваться по художественному, или, как в то время называли его, литературному, переводу, нужно было разрешение четырем студентам, в том числе – мне. Остальные специализировались по политико-экономическому переводу и давали свои работы на отзыв Николаю Николаевичу Русанову, который вел у нас этот предмет.

Борис Александрович сказал мне, что если я представлю ему перевод «Неба и ада» Мериме с подробным предисловием переводчика, то это его вполне удовлетворит как дипломная работа.

В нашем институте он заведовал кафедрой перевода, читал теорию перевода и вел семинар по художественному переводу.

В теоретические дебри он нас не заводил. Он ограничился несколькими вводными лекциями, преподал азбуку художественного перевода, а потом стал чередовать лекции по французской литературе XIX и XX веков, восполняя таким образом пробел в нашем учебном плане, с переводческим семинаром. На лекции Грифцов вырисовывал творческий облик французского писателя, раскрывал его стилевой принцип, затем предлагал нам для перевода отрывки из его романа, повести или рассказа. Переводили мы дома, сдавали свои тетрадки и листочки Грифцову, он их читал, а на следующем занятии разбирал, да так тщательно и придирчиво, что в наш студенческий речевой обиход вошло даже новое слово: «прогрифцовать» чей-нибудь перевод. Этот глагол понравился Борису Александровичу. Он подарил мне и моим двум товарищам письма Флобера в своем переводе и надписал: «…для коллективного грифцования».

Мы учились плавать, не стоя на берегу, а барахтаясь в воде. На глубоких местах Грифцов протягивал нам руку. Мы убеждались наделе, что искусство перевода, как всякое искусство, требует изобретательности, изворотливости, что почти каждое правило требует исключений.

В выборе авторов для перевода Грифцов был иногда субъективен. Он терпеть не мог Мопассана, обзывал его пошляком, эротоманом, терпеть не мог Гюго, обзывал его напыщенным болтуном и водолеем, не дал нам перевести из них ни одной фразы. Зато из Бальзака и Пруста мы перевели три больших отрывка, из Шатобриана, Шарля-Луи Филиппа и из Жироду – два.

С неохотой я переводил только Бальзака. Следующие строки из письма Тургенева – Вейнбергу от 22 октября 1882 года доставили мне впоследствии злорадное удовлетворение: «Бальзака я никогда не мог прочесть более десяти страниц сряду, до того он мне противен и чужд».

По заказу я Бальзака не переводил никогда.

Вживание в отрывок из «Госпожи Бовари» (дуэт Родольфа и Эммы, прерываемый речью приехавшего на сельскохозяйственную выставку советника) и в отрывок из «Под сенью девушек в цвету» Пруста (описание моря, увиденного из окна гостиницы) много-много лет спустя облегчило мне работу над ними, когда я переводил «Бовари» и «Девушек» целиком.