Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 202
Николай Михайлович Любимов
Грифцову нравилось казаться холодным и надменным насмешником. Надменен он был, впрочем, только с ему равными и с теми студентами, которых он презирал за тупоумие или за подлость. Впечатление человека недоброго, какое Борис Александрович производил на людей, не коротко с ним знакомых, довершала усмешка, обнажавшая запломбированные кривоватые зубы, и привычка, обращая к слушателям горделивый профиль, с какой-то зловещей медлительностью потирать руки. Даже в том, как он, и без того невысокий, впалогрудый, сутулился, ежился, ощущалось желание обособиться. Но у этого «сухаря» глаза были веселые, даже озорные, и человек он был сердечный.
Незадолго до окончания института я прогневал партийных, комсомольских и профсоюзных вождей нашего отделения тем, что властью «профуполномоченного» не пустил свой курс на очередной субботник, потому что нам нужно было готовиться к экзамену по истории ВКП(б). Мы пошли на субботник, но после экзамена. Когда громом ударило постановление ЦИК СССР о высшей школе, воспрещавшее переобременять студентов общественной работой, я в шутку сказал одному из главных общественных деятелей нашего переводческого факультета:
– Попили нашей кровушки, будя!
Спустя несколько месяцев эта моя шутка всплыла, и ей придали антисоветский смысл.
И, конечно, одной из пружин воздвигнутого на меня гонения была самая обыкновенная, неприкрытая зависть. На комсомольском собрании один графоман, некий Быстряков, пристававший то к Грифцову, то к Кельину, чтобы они прочли его многоверстную поэму, с простодушным возмущением говорил о том, что я, интеллигент, не комсомолец, «пробрался» в редакции журналов, что меня печатают. На том же собрании меня объявили «чуждым элементом». Но когда дело дошло до нового директора Константинопольского, он дал ему «задний ход», а не в меру ретивых вождей щелкнул по носу. Он рассудил, что я поступил разумно, не пустив, вопреки постановлению профцехбюро, свой курс на субботник накануне экзамена по такому важному предмету, тем более что мы потом отработали, моей фразе о «кровушке» не придал значения, а то что я, еще студент, печатаюсь, поставил мне в плюс: это, мол, и для меня практика, и марку института повышает. Но, пока директор не крикнул своре вместо ожидаемого ею: «Ату!» – «Куш!» – Борис Александрович руководил мною и наставлял, как и что отвечать на допросах.
На подготовку к государственным экзаменам и на писание дипломных работ нам дали месяц. Я все-таки опасался, что меня срежут по ленинизму. Грифцов разделял мои опасения. Я уехал на месяц в Перемышль и особенно усердно готовился к экзамену по ленинизму. Чтобы в случае чего защитить меня, Грифцов на правах главы «ведущей» кафедры присутствовал при последнем смотре нашей политической зрелости. Никто не задал мне ни одного каверзного вопроса. Я – единственный на всем курсе – получил «очень хорошо», что равнялось теперешнему «отлично».
