Читать «Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1» онлайн - страница 116

Я залезал на почти плоскую, «под дрань», крышу сарая, откуда мне были видны и наш сад, и соседний огород с зацветшей картошкой, и наша улица с прохожим и проезжим людом. Крыша почему-то представлялась мне наиболее подходящей сценой для постановки античной трагедии, и на ней я «ставил» «Антигону» Софокла.

К театру я пристрастился «заочно», еще не видя ни одной детской пьесы в исполнении моих товарищей, – пристрастился, слушая рассказы матери. Стоило мне посмотреть «Морскую русалку» и «Белоснежку», и я создал «театр одного актера». В отличие от профессиональных театров, мой театр открывался в начале лета, а зимой давал лишь несколько случайных спектаклей: в комнате тесно, я «рву страсть в клочья» и не даю покоя старшим, да и времени нет»

А в саду – приволье. ¥ соседей справа и слева не сады – огороды, На огородах они появляются не часто. Для сцены я избрал себе тот дальний угол сада, где прежде беседовал с «Николаем Николаевичем» и «Сергеем Сергеевичем» и, сам того не сознавая, устраивал для себя представления «театра импровизации». Прямо – забор, дикая груша с одной стороны и берёза – с другой, намечали границы сценической площадки, возвышавшейся над дорожкой, которая вела к ней от цветника, И тут я играл все роли в «Жеманницах», «Мещанине во дворянстве» и «Психее» Мольера, во всех пьесах Ростана; вошедших в «нивское» собрание его сочинений, в «Жизни Человека», «Анатэме», «Черных масках», «Савве» и «Океане» Леонида Андреева, в «Дон-Жуане», «Посаднике» и драматической трилогии Алексея Толстого, в «Потонувшем колоколе» Гауптмана, в «Синей Птице», в «Бранде», в «Живом трупе» а во «Власти тьмы», в пяти драмах Чехова, в «Борисе Годунове» Пушкина, в «Ревизоре», в «Месяце в деревне», в «Расточителе» Лескова, в сценах Ивана Федоровича Горбунова, чье творчество представлялось и представляется мне доныне мастерским эскизом к творчеству Островского и чьи герои одарили моих родных и меня многим множеством крылатых выражений.

«Театр одного актера» прекратил свое существование, когда мне уже было пятнадцать лет.

В 23-м году в Перемышль приезжала из Калуги на гастроли провинциальная знаменитость – артистка Минаева. Вместе с ней приезжала небольшая, но, по отзывам перемышльских театралов, хорошо сыгранная труппа. Я не был на ее спектаклях. Мама нашла, что смотреть «Цену жизни» Вл. И. Немировича-Данченко и «Кухню ведьм» В. Трахтенберга мне в десять лет еще и впрямь рановато. Да и лишних денег у нее не водилось – на спектакли любителей нас пропускали по контрамаркам. Я решил хотя бы отчасти вознаградить себя. В тот день, когда гастролеры уезжали, я в первый раз сбежал с урока и, преодолевая застенчивость, отворил дверь в комнату при зимнем театре, где укладывали свои вещи актеры, и забился в угол. Оттуда я смотрел на суетившихся актеров, следил за их предотъездными сборами, переводил взгляд с толстяка-комика Стешина, говорившего жидким тенорком, слегка в нос, на красавчика с конфетным лицом, «первого любовника» Нерадова. Ни одна черта лица Минаевой не удержалась у меня в памяти – слишком мимолетное это было видение, да и волнение, от которого у меня сразу пересохло во рту, стерло все черты и краски. Осталось только неопределенное, нераздробляющееся впечатление… нет, не впечатление – ощущение дотоле не виданного мной женственного изящества, более властного, чем красота.