Читать «Наши за границей (Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно)» онлайн - страница 41

Николай Александрович Лейкин

— Грабеж-с… Грабеж на большой дороге за все, а жизнь — собачья. Конечно, везде цивилизация, но по цивилизации и грабят. Четвертаков-то этих самых сорокакопеечных мы вытаскивали, вытаскивали из-за голенища, да инда надсадились.

— Неужели такая дороговизна? — удивился Николай Иванович.

— Ну, не так чтоб уж очень, — вставил свое слово усач, вынимая изо рта сигару. — Понятное дело, в Париже во время выставки все дороже, но…

— Ты, граф, молчи. Ты тратил не свои деньги, а чужие, так тебе и горя мало, — перебил его жирный человек, — а я и за тебя, и за себя свой истинник вытаскивал. Да, вот как… У нас в Москве, к примеру, ихний же французский «Сан-Жульен» хоть в каком грабительском ресторане полтора целковых за бутылку, а с меня в Париже за бутылку этого самого вина шестнадцать четвертаков взяли. По сорока копеек четвертак — шесть рублей сорок. Пять бутылочек мы вот по глупости нашей с графомпереводчиком с жару охолостили — тридцать два рубля заплатили.

— Да ведь не тот «Сан-Жульен», Петр Никитич.

— Что ты мне толкуешь. «Сан-Жульен», все «Сан-Жульен». Грабители! Разбойники! Потом тоже делали нам по особому заказу простую русскую уху в ресторане… Переводчик! Как ресторан-то?

— «Бребан»… — ответил усач.

— Ну, вот этот «Барабан» так нас отбарабанил по карману, что до новых веников не забудешь. Стыдно и сказать-то, сколько за уху отдали.

— Да ведь ты же, Петр Никитич, непременно живую стерлядь захотел, а у них стерляди дунайские, из Австрии, привозные…

— Ну, так что ж из этого? Стерлядка была меньше комариного носа.

— Потом рейнская лососина.

— Молчи! Не выгораживай грабителей… Грабители и грабители! И не понимаю я, чего мы, русские, туда едем? — продолжал жирный человек. — Да у меня в Москве полная чаша, в четырнадцати комнатах с бабой и с детьми живу, шесть человек прислуги, глазом моргни, так со всех ног бросаются на услугу; у подъезда рысак в пролетке на резинах, а кучер на козлах, что твой протодьякон. А я потащился в Париж, чтоб за двадцать франков в день в двух паршивых каморках существовать, по шестьдесят три ступени под небеса отмеривать, на дурацких извозчиках трястись. Да у меня в Москве каждый приказчик вдвое лучше живет, чем я в Париже жил. Утром проснешься, звонишь, звонишь, чтоб к тебе прислужающий явился, — когда-то еще он явится! Самоваров нет, квасу нет, бани нет, о ботвинье и не слыхали. Собачья жизнь, да и что ты хочешь! Напился ихнего паршивого кофею поутру — беги на выставку. Бродишь, бродишь, ломаешь, ломаешь ноги — обедать в трактир, а не домой. Сидишь в ихнем трактире и думаешь: «Батюшки! Не накормили бы лягушкой…» Поешь — сон тебя так и клонит. Тут бы прилечь да всхрапнуть, как православному человеку подобает, а ты опять бежишь, бежишь неизвестно куда, в какие-то театры…

— Зачем же ты бежал в театры? Ехал бы домой спать.

— Да ведь ты тащил, говорил, что вот такая и такая диковинка, нельзя быть в Париже и не видать ее…

— А ты мог не соглашаться и ехать домой.

— Да ведь с выставки-то пока до дому доедешь, да шестьдесят три ступени в свою комнату отмеряешь, так, смотришь, и разгулялся, сна у тебя как будто и не бывало. Да и в театре… Сидишь и смотришь, а что смотришь — разбери! Только разве какая-нибудь актриса ногу поднимет, так поймешь, в чем дело.