Читать «На Тихом Дону» онлайн - страница 37
Федор Дмитриевич Крюков
— Ребята, а где цепи Разина висят? — спросил я у мальчиков, игравших в ограде.
— Цепи? А на паперти. Они замкнуты. Вы попросите сторожа, он вам отомкнет. Пятачок ему дашь, он отворит.
Я пошел в сторожку. Было очень жарко и душно. Два сторожа сидели там в одном белье, — очевидно только что проснувшись. Небольшая комната, пропахнувшая тютюном, была вся облеплена картинками и листками: разорванная карта Российской империи, лубочная картина в память 25-летия царствования Александра II, несколько воззваний и листков («о загробной жизни», «о соблюдении постов») — красовались на стенах.
— Не можете ли мне отпереть собор? — обратился я к сторожам: — я хотел бы его посмотреть…
— А ты отколь? — довольно сумрачно спросил один из них, шамкая беззубым ртом.
— Я издалека.
— А по какому делу?
— Да вот, заехал поглядеть вашу станицу.
Мой ответ, по-видимому, не удовлетворил старика. Хотя он и ничего не сказал, но вся небольшая, сухопарая фигурка его выразила решительное неудовольствие. Он, не торопясь, надел свои шаровары, сделал цыгарку, покурил, сплевывая на сторону каким-то особенным щеголеватым манером, потом достал ключи и молча пошел из сторожки. Я последовал за ним.
— Вот цепи, смотри, — сказал мой чичероне, отомкнув двери собора.
В соборе было прохладно. Торжественный, глубокий покой чуялся в сосредоточенном безмолвии его. Старая живопись, потемневшие иконы, свидетели глубокой старины, глядели с иконостаса. Цепи с замком, в которые закован был Разин, висели у входа.
Надпись на стене собора в честь войскового атамана Лукьяна Максимова, при котором заложен был самый собор, напомнила мне об его современнике и сопернике — Кондратии Булавине…
Я осмотрел в соборе все бегло, потому что мой чичероне ждал с очевидным нетерпением, когда я уйду. На стене, при входе в собор, висело в рамке краткое описание истории собора и его примечательностей; оно гласило, между прочим, что собор несколько раз погорел. Подальше красовались надписи в честь атаманов Корнилы Яковлева и Лукьяна Максимова. Первый был современник Разина, а второй Булавина; оба они явили одинаковую верность и преданность российским государям во время известных казацких возмущений.
Наконец, я дал посильное даяние моему суровому проводнику, — после чего он несколько «отмяк», — и вышел из собора. В ограде, по-прежнему, играли дети.
— Ну что? видал цепи? — обратились они ко мне, как к старому знакомцу.
— Видел.
— А вот тут он сидел, под колокольней. Тут карты раз нашли и бутылку.
— Какие же карты?
— А в какие он играл.
Я поговорил с ними. Они охотно болтали мне обо всем: где они учатся, какие у них учителя («один добрый, а другой иной раз затрещины дает»), и о том, как у них хорошо весной, когда все потопляет вода и когда из окон можно ловить рыбу.
— Ты бы вот справил себе удочки да ходил бы с нами, — предложили они мне при прощанье.
Я возвратился на квартиру. Самовар уже кипел на столе. Я попросил хозяина принять со мной участие в чаепитии. Вошел тот же черный объемистый человек в одной рубахе и черных шароварах, заправленных в сапоги. Он был раздражен и озабочен.