Читать «На пределе!» онлайн - страница 90

Геннадий Николаевич Хлебников

— Милости прошу, — с достоинством поклонилась Скулкина. — Победу отмечаем. Чем богаты, тем и рады.

— Праведно ли богаты? — не удержался я.

— Знаю, на что намекаешь… Война все спишет, мой милый. Ну, прощевайте! — и скрылась за воротами. А там слышались нестройные голоса: «На позицию девушка провожала бойца…»

Война все спишет? Спишет ли?.. На это уповает не одна Скулкина, не одни только спекулянты и мародеры, но и те, которые убаюкивали народ сказками о гранитной твердости наших границ, те, которые плохо управляли армиями. Спишет ли все война? Народ благороден, но он и памятлив. Ему нельзя быть беспамятным, тогда он заканчивается как народ, лишенный исторического опыта.

Барак, в котором живет Даша Перетрухина, такой же как и все бараки поселка, только чуть поновее. Его строили солдаты стройбата накануне войны. Строили, как и другие бараки, для казарм. А поселились тут рабочие. Тут получила комнату и Перетрухина. Стандартный барак того времени делился на две половины длинным сквозным коридором. По обе стороны — комнаты. Всего тридцать две. Свет из вечно запыленных немытых стекол окон с обоих торцов здания еле освещают мрачный, пахнущий кошками, керосином, карболкой, коридор с тоже никогда не мытым черным полом. На стенах развешана разная утварь, на полу ящики. Натыкаясь на разные предметы домашнего скарба, бредем к комнате Перетрухиной.

— Вот тут, — услужливо говорит Сапрыкина, открывая передо мною дверь. Мы вошли в чистую комнату. Белела окрашенная плита (к майскому празднику), марлевые занавески на окнах, тканые дорожки на полу. Перетрухина в какой-то неестественной позе лежит на кровати, а возле нее, встав на колени на полу, плачет почтальонша Маня. В руках ее письмо. Увидев нас, она вскочила и, размахивая руками, скорбно запричитала:

— Умерла Даша… Только что испустила дух… на моих руках… Я ей письмо от мужа с фронта… Даша попросила: «Прочти». Стала читать… фотография в письме, вот, посмотрите, — подала Маня мне фотографию Шуваева, мужа Даши. Он изображен возле танка в форме командира.

— Взяла она карточку, смотрит, шепчет что-то, — продолжала рассказывать Маня, — а я читаю… Пишет, что жив-здоров, что скоро победа, мол жди с победой. И Даша повторяет это слово тихо: «Победа». Ну вот, читаю, слышу, утихла моя Даша. Глаза закрыла, не дышит, замерла… Господи, наказание какое! Победа, муж пишет, муж здоровый, а она умерла. Где ж правда, милые граждане?! Где правда, спрашиваю?!

Вместе с Маней расплакалась Сапрыкина. Комната начала заполняться жительницами барака. Плач разрастался. Уважали и любили Дашу Перетрухину люди, жалели искренне.

Мне стало не по себе. Расстроенный, я вышел из комнаты, оставив Дашу на попечение подруг. Чем я мог тут помочь? Я шел по поселку и опять слышал приглашения к скудному, нищенскому, но все же праздничному столу. Прошел мимо домика Скулкиной, где веселье разгоралось вовсю. У барака повстречал меня Нургали Тимаев, схватил за руки, настойчиво стал звать к себе:

— Картош-ш-ка жареная на масле! — соблазнял меня Тимаев роскошной закуской. И, оглянувшись, тихо добавил, прикрывая рот ладошкой: