Читать «На пределе!» онлайн - страница 56

И в городе местные власти подобострастно относились к Петренко. Уважительно говорили: «Петренко выделил… Петренко разрешил… Петренко выступил на активе… Петренко со Сталиным запросто говорит!.. Это надо ж, с самим Сталиным! С самим вождем!» Слава «вождя народов» подсвечивала эту коренастую присадистую фигуру ограниченного и жестокого человека, ходившего в фаворе у самого Берия.

Пройдут годы и правда истории восторжествует, и будут названы имена и место их в подлинной истории. Для многих это торжество правды, изобличение культа личности, ужасов лагерей будет таким неожиданным, и потому особо страшным и необъяснимым. Для тех же, кто, как мы, почти ежедневно сталкивался с этой страшной неправдой, многое уже прошло через душу, отболело, оставив горький осадок вины и позднего раскаяния. Раскаяния… А что мы могли сделать? Могли и делали. Мы не могли освободить несправедливо осужденного, но мы, встречаясь с заключенными, репрессированными, всегда относились к ним как к равным, не поддаваясь официальной пропаганде, с великодушием юности мы тем вселяли в сердца обиженных веру, что есть, существует на свете, в народе нашем, доброта и совесть, истинно человеческие отношения и они победят зло.

Мы сохранили память о несправедливости. И память эта послужила потом добру и правде.

В самом конце колонны я заметил знакомое лицо. Этот человек работал в нашей заводской механической мастерской. На день его, вместе с несколькими мужчинами, выпускали из лагеря без конвоя. Петр, так звали заключенного, делал для Петренко и другой амурлаговской элиты люстры особо затейливой формы. «Стиль рококо, — посмеивался Петр. — Я изготовлял такие на воле, в Туле. Самоварщик я, потомственный. Но и оружие могу… За то, что только могу и попал сюда по 58-й. Приписали мне „изготовление оружия для диверсионной банды“. Такие-то пироги». Был Петр неунывающим человеком, сидел в лагере давно, привык, да и срок кончался. Он был убежден, что каждый гражданин нашей страны обязательно побывает в лагере. Какую-нибудь провинность найдут у каждого, а не найдут, придумают. Он любил напевать при этом: «Не пылит дорога, не шумят кусты, подожди немного, отдохнешь и ты…» Петр каждый раз, приходя в нашу мастерскую, приводил других людей, из «доходяг». «Пусть подкормятся в вашей столовке», — говорил он, давая своим подручным по трояку, а когда денег у него не было, «доходяг» кормили мы, беря их с собой в столовую. На всю жизнь запомнился мне один из таких доходяг. Спустя полстолетия ясно представляю бородатое лицо, распухшее от голода, слезящиеся воспаленные глаза. «Летом к нам поступил. От седьмого восьмого тридцать второго… — пояснил Петр. — Этот долго не протянет: сразу духом пал, как тюремный ватник надел». Бородатый доходяга мало помогал Петру, больше жался к раскаленной чугунной печке и жаловался на горькую свою судьбину: «Картохи узял с поля колхозного пол ведра… Внуки с голоду пропадали совсем. Дак восемь лет! Восемь, господи! Не переживу я, милые мои… — плакал он по-мужски без слез. — Пропаду скоро…» Мы его успокаивали, как умели, указывали на Петра, его пример, но утешения не помогали. Иногда он отвлекался от тягостных мыслей, даже принимал участие в обсуждении каких-нибудь проблем. Мне запомнились почему-то его слова по части технологии ремонта ходиков, висевших на закопченной стене мастерской. «Вы их керосилом, — бормотал он, — керосилом смажьте. Я всегда дома так вот, керосильчику, они и пошли снова… Дома-то так всегда… Вот Новый год скоро… Дома-то жена старая, с внуками… Родителев-то нет у внуков. Мать умерла, отец пред колхоза был, сеял говорят не так… Посажен отец, давно не пишет…»