Читать «Монастырь и кошка» онлайн - страница 7

Юрий Меркеев

По всей вероятности, она глушила боль с помощью вина и таблеток. Иначе совсем уже странно то, с каким спокойствием она переступила грань между жизнью и смертью. Она вступила туда королевой – даже усопшая казалась живой. Говорят, смерть обезображивает. Я видел не одну смерть и знаю, что это так. Тут же, словно очнувшись от какой-то страшной ошибки, природа бросила женщине свой последний подарок: большая грешница во внешнем своем проявлении, она уходила из жизни с обликом праведницы. Застывшая улыбка на губах и чуть скорбный или, скорее недоуменный излом бровей. Наивность и непонимание с одной стороны и смирение с другой. Даже самый опытный в вере человек, видя такую смерть, в досаде на некий сбой в естестве, воскликнет: «Почему? За что?» Мы не знаем этого, и, наверное, никогда не узнаем. Кем она будет там – не ведаю. Когда уходит безгрешность и чистота, говорят, что на небе появился еще один ангел. Эта женщина была грешна, и я это знаю точно, потому как сам грешен. Однако, я не знаю того, что происходило в ее душе перед смертью. Возможно, параллельно с процессом разложения клеток легкого шло очищение ее души. Не знаю. Не дано нам этого узнать. Это предмет промысла божьего. Природу красоты человек постигнуть не может. Красота Елены была гармонией чувственной, прелестью Суламифь, белой лилией, окруженной зелеными лепестками. Но почему же гибель чувственной красоты приносит миру так много скорби? Возможно, потому, что сам мир живет чувственной жизнью, и потому внешняя красота для него —это высшее проявление гармонии. Созерцание красоты, любовь чувственная, произведение искусства, музыка гения,--все это доставляет величайшее наслаждение. Какого оно рода? Более чувственного, чем духовного. Там, где начинается Дух, перестает быть деление на мужское и женское...Но почему же мне до сих пор жаль ту красивую женщину, после смерти которой прошло уже больше двадцати лет? Думаю, что мне жаль свое удовольствие от созерцания ее красоты,--своего рода эстетический эгоизм, который сидит в каждом художнике.