Читать «Монастырь и кошка» онлайн - страница 4

Ко внутренней работе я был еще не готов, хотя и признавал тезис Камю о том, что жизнь человека – это своего рода «сизифов труд». Тащишь огромный валун в гору, спотыкаешься, скатываешься вниз, затем снова взваливаешь его на свои плечи, и в путь.

Когда мне было двадцать, я прочитал двухтомник древнекитайской философии и «заболел» Конфуцием и Лао Дзы. Путь Дао манил меня своим поэтически-философским узором. Лепота. Философия Дао была красива, но красота эта была не более чем изящество и прозрачность узора на китайской ширме. Декоративная вязь. Удивительно, однако, другое – то, каким странным образом эта вязь прижилась на российской почве. Известная молодежная рок-группа «Чайф» в одной из своих песен вопиет: «А на хрена уральский парень занимается тай-чи?» В самом деле, а на...? Дерево Иуды пустило в России глубокие корни.

После того, как я немного исцелился от эзотерики Востока, я волне логично увлекся западной философией воли. В двадцать два года я прочитал Ницше и Шопенгауэра, познакомился с трактатами магистра Папюса и решил, не без их влияния, разумеется, что красота и истина – это суть человеческой воли. Этот цветок Иуды отравил меня другим ядом. Я превратился в циника. Дух творит формы себе подобные. В то время я утверждал, что греха, как такового, нет в природе, что все человеку дозволено, и есть лишь отношение к своим поступкам, продиктованное либо силой, либо слабостью воли. Я был физически крепок, вынослив и однажды записал в дневнике следующую фразу: « На улыбающееся лицо никогда не опустится кулак. Для одного одиночество – это бегство больного. Для другого – бегство от больных.» Я был тем одиночкой, который убегал в свое одиночество от «больных». Я был стопроцентной гордыней. Я был здоров, а окружающий мир болен. Когда волей обстоятельств я вскоре стал преподавать в школе основы безопасной жизнедеятельности, то с грустью пошутил: «Единственное, чему я научился за свою жизнь – это выживать.»

Впрочем, к двадцати пяти годам я и в самом деле многое умел. Я знал труд грузчика, санитара, слесаря, художника, учителя, охранника, милиционера, журналиста и т. д. И т. п. Листа не хватит...Меня постоянно куда-то тянуло. Я искал красоту и истину, не зная того, что они являются принадлежностью духа, а не профессии. У меняя было интуитивное ощущение Бога, но где его искать, я не знал. В то время я мог бы сказать о себе словами одного из литературных героев: « Бог от меня находится на величину...толщины газетного листочка.» Литература при мне была всегда. Соммерсет Моэм, умеющий изящно объяснить и простить любое безумие; Фицджеральд, последний романтик, певец любви и пьяница; старина Хэм, каждый день «нокаутирующий» свою тень ударом в традиционные шестьсот слов; Грэм Грин, воспевший комедиантов; утонченный и парадоксальный Оскар Уайльд и «маленький человек с большой челюстью» Редьярд Киплинг. Их герои жили во мне, а я пытался сотворить свой литературный мир на чистом листе бумаги. Литература без веры в Бога была для меня...стулом для висельника. Выбей его из-под меня, и я начинал болтаться в прямом и переносном смысле...Но случилось чудо. Представим себе небольшую комнатку, единственное окно которой завешено плотной черной тканью. И человека, который стоит на стуле, а вокруг шеи у него – петля. Этот потенциальный висельник —я. Но представим следующий момент. Висельник снимает с себя петлю, слезает со стула, подходит к окну и отдергивает занавеску. И комната вдруг наполняется сияющим дневным светом. На улице —солнце, в душе – торжество! Примерно так можно изобразить то, что со мной случилось.