Читать «Мой Советский Союз \ Танец белых журавлей» онлайн - страница 56

Написала так, под крылышко голубю привязала, да и выпустила в окно. Взмыл голубок под небо, да и прилетел домой, на подворье к князю. И как раз на ту пору по двору бегали дети и увидели голубка:

— Татусю, татусю, — говорят, — видишь, голубок прилетел от сестрицы.

Возрадовался князь поначалу, а потом подумал-подумал, да и запечалился: "Уж верно проклятый ирод погубил мое дитятко".

А потом приманил к себе голубка, глядь, а под крылышком грамотка. Он за грамотку. Читает, а дочка и пишет: так, мол, и так. Вот призвали тотчас к себе всю старшину.

— Есть ли такой человек, что прозывается Никитой Кожемякою?

— Есть, князь. Живет над Днепром.

— А как бы к нему подступиться, чтоб и не обиделся и послушался?

Вот и так и сяк посоветовались, да и послали к нему самых старых людей. Подходят те к его хате, отворили потихоньку со страхом двери — да так и оробели. Смотрят — сидит на земле сам Кожемяка к ним спиною и мнет руками двенадцать кож, и только видать, как такой вот седой бородою качает. Вот один из посланцев — "кахи!".

Встрепенулся Кожемяка, а двенадцать кож только тресь-тресь! — полопались. Обернулся к ним, а они ему в пояс:

— Вот так, мол, и так, прислал к тебе князь с просьбою.

А он и не смотрит, не слушает: рассердился, что двенадцать кож из-за них порвал.

Они снова его просить, давай его умолять (на колени стали). Беда — не слушает! Просили, просили, да так и пошли, головы понуря.

Что тут поделаешь? Печалится князь, печалится и вся старшина. А не послать ли нам еще молодых? Послали людей помоложе — и те ничего не поделают. Молчит да сопит, будто не к нему и обращаются. Так разобрало его за те кожи. Потом пораздумал князь и послал к нему детей малых. Те как пришли, как начали просить, как стали на колени, да как заплакали, тут уж и сам Кожемяка не вытерпел, заплакал, да и говорит:

— Ну уж для вас я это сделаю!

Пошел к князю.

— Так давайте мне, — говорит, — двенадцать бочек смолы и двенадцать возов конопли!

Обмотался коноплей, осмолился хорошенько смолой, взял такую булаву, сто, может, в ней пудов, да и пошел к змию.

А змий ему и говорит:

— Ну что, Никита, биться пришел или мириться?

— Где уж мириться! Биться с тобой, с иродом окаянным.

Вот и начали они биться, так земля и гудит. Что ни разбежится змий, то и ухватит Никиту зубами, так кусок смолы и вырвет; что ни разбежится да ухватит, так клок конопли и вырвет. А он его здоровенной булавою как ударит, так в землю и вгонит. А змий как огонь пылает, так ему жарко; и пока сбегает к Днепру напиться да вскочит в воду, чтоб слегка поостыть, а Кожемяка уже коноплей и обмотался. Вот выскакивает из воды проклятый ирод, и только разгонится навстречу Кожемяке, а он его булавою и хвать. Что ни разгонится, а он его знай булавой — хвать да хвать, так звук и отдается. Бились, бились, аж пыль поднялась, так искры и брызжут. Такой грохот пошел, словно у кузнеца в кузнице весною, когда каждому нужен лемех для пахоты; тут и сам кузнец бьет, и хлопцы бьют, а мех только шипит, без устали сопит, а искры из горна да от железа отскакивают и шипят, а кузница так вся ходуном и ходит; слышна кузнецкая работа далеко по селу. Вот такой же грохот и стук поднял и Никита со змием, так крепко и часто дубасил его железною булавою по голове; и как из горна синей трубою огонь свистит, так и у змия свистело пламя из пасти, из глаз, из ушей; разогрел Никита змия получше, чем кузнец лемех в горне, — так и фыркает, аж захлебывается окаянный, а под ним земля только стонет.