Читать «Место, с которого так видно Луну» онлайн - страница 14

  Она подняла голову и пронзила его синим взглядом. С растрепанными волосами на заплаканных щечках, надувшись, она смотрела так с полминуты. Потом шмыгнула носом, провела ладонями по глазам, встала, добрела до кровати и улеглась, уткнувшись лицом в скомканное покрывало.

  — Вот так и буду лежать, пока не умру. Или хотя бы пока он не придет. И прикажи этим, наконец, дурацким послам отрубить головы, всем. И что никакого приема не будет.

  Дядюшка молча вышел из Опочивальни, прошел длинными коридорами в Приемную залу, вышел к послам.

  — Принцесса желает вам всем здоровья и благополучия, и приносит свои извинения по поводу отмены аудиенции, — объявил дядюшка. — Вчера она сильно ударилась, и сегодня ей нездоровится.

  И это, как нам известно, была чистая правда.

  Весь этот тяжелый, дурацкий, томительный день маленькая принцесса не выходила из Опочивальни. Она лежала в кровати, не отнимая лица от подушки, молчала, вздыхала, иногда тихо плакала. День шел, а он так и не появлялся, и уже перевалило за полдень, а он так и не приходил. Когда нянюшка позвала принцессу обедать, та только слабо отозвалась, что у нее болит голова и что обедать она не хочет. И ужинать не будет тоже (всем, как обычно, пусть поотрубают головы, а ее, наконец, оставят в покое).

  Прошел день, и был вечер, холодный, ветреный, неспокойный, и тучи не расходились, и принцесса, расстроенная вконец, решила все-таки умирать.

  — Как же так, — бормотала она, прижимаясь ноющим лбом к стеклам. — Как же так? Ну и пусть. Пусть, пусть, пусть! Все равно его нет, и он не пришел. И пусть не видно Луну. Он все равно не пришел. Я скажу дядюшке, и он прикажет его разыскать. А потом я отрублю ему голову. И сама отрублю! Вот так вот. Я злая, свирепая, страшная, мрачная, кровавая, жестокая и беспощадная. И пусть знает, как меня мучить.

  И она плакала, и слезы текли по щекам, и она хныкала, и надувала губки.

  Потом она немного побродила по комнате, не замечая слуг, пришедших гасить огни. Потом пришла нянюшка, и девочка, вялая и отвлеченная (все равно ночью она умрет, решено) послушно переоделась в свою любимую ночную рубашку, короткую, блестящую, мягкую, с пронзительно-синими дракончиками по подолу. Потом улеглась на новые маленькие подушечки, и обняла их, и заплакала снова, только тихо, спокойно, про себя, чтобы никто не знал и не слышал, что она плачет. (Это ее личное дело. Пусть они себе там сверкают и носятся, а она будет плакать. Это ее личное дело.)

  Потом она долго лежала, не закрывая глаз, просто так, рассматривая темноту. Потом в Каминной часы на полке пробили десять. Потом — пол-одиннадцатого. Потом — полдвенадцатого, и пора было умирать.

  Тар-Агне лежала, вздыхала (нечасто), всхлипывала (еще реже), терла глаза, переворачивалась, снова вздыхала, снова переворачивалась и всхлипывала опять (правильно плакать уже не было сил), трогала шишку, которая заживала на лбу. И наконец стала проваливаться — засыпать.

  Тут вдруг произошло очень странное.

  В отдушине, которая была в дальнем от света углу, в стене под потолком что-то заерзало. Потом что-то затерлось, потом заворошилось. Затем узорная крышка отдушины отвалилась и мягко упала на толстый ковер. Образовалось отверстие, из которого выпало не очень большое, серое, непонятное и ужасно пыльное. Оно шмякнулось вслед за крышкой и стало чихать!