Этот свист и щелчки, эта дрожь и шипенье, двоясь,обрастая высокими тонами в деке, — стихают,замолкают стихи и, молчащие в столбик, стоят,затаив до читающего речевое дыханье.Мир распахнут и ждёт; на страницах его, что в кино,шевелящиеся муравьи переносят значенья,опускается ночь, наши тени уходят стеной,растянувшись улыбчиво и неестественно через.Но оно продолжается, шоу твоё (покажи),даже если здесь вымерли зрители, и тараканыиз голов их ушли и продолжили личную жизньза границею жизни земной, приземлённой (покажешь?)Этот свист и щелчки, это дрожь и шипенье, и спесьпережившего опыт кромешного света и выси —это там не берут, это нужно, наверное, здесь,между створками книги, хранящей осенние листья.цицерон цезарь гораций катулл вергилийзолотая латынь просыпающаяся светомсквозь прорехи времени сказанные другимив нестерпимой яви доступной одной лишь смертиот паденья римской империи до паденьяс высоты олимпийских круч — на лопатки в скудныйогород петрушки где я озираюсь где язабывая тем самым уже навсегда откудано кольнёт знакомо номер четыре семь шестьв лобовом стекле автобуса как в музеекрутанётся улица и остановит сердцеа глаза людей окажутся колизеемГосподствует сентябрь. На головахзлатятся кроны трепетно и влажно,министр дворник с древностью бумажнойв совке идёт, и стелется трава…(Вчерась он был дровами на траве,отсюда уст переворотный смайлики тремор длани. Общая помятостьпередаёт торжественный приветморщинистой сиюсекундной луже).А это я из дому выхожу,иду, иду, нет, всё-таки брожупо кружеву (а, между тем, снаруживсем кажется, что я иду себена службу, может, просто раньше вышла…),а на ковре печальным счастьем вышитпрошедших дней остановимый бег.Облик осени сквозит в ветках небаи в рогатом настороженном монстре,про который, говоря, что — троллейбус,понимают, что живой (одна мордачего стоит…). На дорогах разбросанхаотически хронический шелест,осень шепчется, шуршится белёсо,озирается, свернув себе шею.Осень, что это? Очнись, полюбуйся:у акации рожок пахнет сладко,он раздавлен пешеходом обутым,он оставлен миром в мокром осадке,неразборчиво помешан с листвою,и удар его пронзительно точен.Так охотятся на смерть из двустволки,обрывают речь серебряной точкой.Господи, отведи — беду,стрелу. Стрелочку — переведи,чтобы секунды, сбившись на миг один,снова построились в череду,мяту, ромашку, липу, душистый хмельв чайнике маленьком, вечером, перед — сном…Господи, воля Твоя… только — будь со мной,не оставляй меня, как наступит — смерть.в это пламя сквозящее мимо пространствзаплывает зрачок и не видит другоеголос хора церковного жаром костраопаляет всё нёбо сведённое горлорасписного собора, а пламя летит —с фитилька в бесконечное странствие духаи становится звуком вон там на путик тишине Его пламени ставшему слухом
