Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 263

— Ваш Керес якшается с антисемитом и антисоветчиком Алехиным; два сапога — пара, в немецких турнирах играют.

Меня это поразило — ВАШ. В устах Ботвинника это звучало неодобрительно. И, может быть, в этом была и скрытая угроза — во всяком случае, так я думал в том сорок четвертом. Очевидно, Михаилу Моисеевичу кто-то сообщил, что Керес в немецкой печати якобы называл его «этот еврейский шахматист» и что он сообщил корреспонденту «Revaler Zeitung» о засилье евреев в советских шахматах. Я полностью согласен с теми, кто считает эту публикацию грязной стряпней. Он мог сказать что-то нелестное о Ботвиннике, но о его еврействе — ни в коем случае. Ручаюсь! Я слишком хорошо знал Пауля. Я был его другом.

Алехин, сознавая, что его силы уходят и радужных перемен не предвидится, предлагал Кересу, не откладывая дела в долгий ящик, сыграть с ним в разгар войны матч за мировое первенство, но тот предложения не принял: эта мерзкая, как он писал, война и по нему прошлась катком — не до матча ему было. Какой там матч...

Почти в одно время с нами Пауль играл на турнире в Финляндии, оттуда он при поддержке Фольке Рогарда, тогда еще не президента ФИДЕ, а просто юриста, перебазировался в нейтральную Швецию. Мог ли он там остаться — как вы думаете? Без пяти минут чемпион мира! Ему там были по-настоящему рады. О нем писали все шведские газеты, печатались его портреты. Но у Пауля в Эстонии была семья: жена Мария, и двое совсем маленьких детей: одному ребенку — два годика, второму — девять месяцев. Он жить без них не мог! Он знал: войдут в Эстонию советские войска — и тогда ни его туда не впустят, ни их оттуда ни за что не выпустят.

И он, на удивление всем, рискуя собой, оставил благополучную Швецию: скорее — к своим. Они ему были дороже всего на свете. Это был благороднейший и отважный поступок. Не обо мне Стенли Крамеру сделать бы фильм, а о Кересе. Вот это сюжет! Паулю кто-то из эстонцев с высоким положением сказал, что на западное побережье прибудет из Швеции катер — и надо успеть на него. Я обо всем этом услышал не от самого Пауля, а от его замечательной Марии Авхустов-ны: он, как всегда, предпочитал отмалчиваться. Влиятельные люди не забыли о национальной гордости — Кересе и его семье, велели им собираться как можно скорее, чтобы успеть на поезд и покинуть Эстонию.

Мария едва ли не рыдала, ее сердце разрывалось, да и Керес тоже горевал. Они покидали родную, любимую страну, где все им было знакомо и дорого до слез. А сколько самых близких и дорогих людей приходилось оставлять! Вспоминая все это, Мария сказала мне: «Я чувствовала, что время стремительно уходит, перестала плакать и говорю Паулю: ну, что делать, придется воспользоваться случаем; твое будущее — это и наше будущее, а я за него боюсь. Твою работу обязательно посчитают изменой, а уж как поступят — легко догадаться. Так что... поехали!»

Надо было успеть на вокзал, на этот самый поезд. С ними отправились в путь некоторые члены правительства, певец Тийт Куузик (тоже знаменитость, редкий по красоте баритон, он солировал какое-то время в Венской опере), писатель Фридеберт Туглас (Керес незадолго перед своей смертью подарил мне сборничек его новелл «Песочные часы»)... Все были в напряжении, нервничали, старались не разговаривать. Потом их везли на грузовике. Была холодная сентябрьская ночь. Пауль переживал из-за детей: как бы не заболели, как бы с ними чего-нибудь не случилось... Откуда-то доносились отзвуки перестрелки и артиллерийские залпы — там шел бой. Прибыли на побережье без особых