Читать «Ломоносов в русской культуре» онлайн - страница 99

27

Иногда появлялись более экзотические параллели, ср. напр.: «В своей жизни и в поэтическом творчестве Ломоносов шел за Катоном и подавлял в себе все то, что не считал общественно важным. Он подавлял в себе и поэта-лирика, но тем не менее интимная лирическая струя никогда не замирала в его творчестве» (Мотольская 1941, 348); см. также о Ломоносове – сопернике Шекспира: Гранцева 2011.

28

Существенно менее апологетически оценивались трагедии Ломоносова: здесь ему обычно предпочитался Сумароков, ср. напр.: «Нельзя утвердительно сказать, неудовольствия ли против Сумарокова, или желание слышать со сцены сладкозвучные стихи Ломоносова, заставили <…> Шувалова, упрашивать нашего славного лирика, сочинить трагедию. Ломоносов долго отговаривался и изустно и стихами. <…> Однако, ни стихи, ни словесные убеждения не подействовали: Шувалов поддержал свое требование благоволением самой Императрицы, и Ломоносов, из повиновения, доказал трагедиею своею Темира и Селим, что и великий дар стихотворства, без драматического дарования, не может удержаться на сцене» (Шаховской 1842, 9).

29

Впрочем, недостаток дарования вовсе не исключал для Державина возможности сравняться с Ломоносовым и даже превзойти его; по крайней мере, так думала кн. Е. Р. Дашкова, см. письмо Д. М. Свистунова к Державину от 15 октября 1786 г.: «Княгиня <…> часто бывает у Государыни наедине, <..> в один день зашел разговор об вас и ваших стихах, и она со своей стороны сказала, что ежелибы вы продолжали упражняться в них, то бы со временем превзошли Михайлу Васильевича Ломоносова, на что Государыня изволила спросить, для чего ж вы не упражняетесь в них; княгиня отвечала, что вы теперь заняты должностию <…>» (Державин, 5, 598). Ср. мнение кн. П. А. Вяземского: «Державин, как другой Ломоносов, создал сам себя. <…> Первые порывы пиитического таланта <…> показали малому тогда числу любителей поэзии достойного наследника лиры Ломоносова, а прозорливому взгляду прозорливых судей – и будущего победителя сего творца и образователя русской поэзии. <…> Первыми его учителями в стихотворстве были, кажется, Ломоносов и Петров. <…> В скором времени Державин сравнился с наставниками и, конечно, превзошел Петрова» (Вяземский, 1, 15—16); о том, превзошел ли он при этом и Ломоносова, Вяземский, как видим, умалчивает, и неслучайно. Он полагает, что Державин и Ломоносов – поэты слишком разные, чтобы их можно было сравнивать, не учитывая этого обстоятельства: «Иные сравнивали Державина с Ломоносовым; но что, между ними общего? Одно: тот и другой писали оды. Род, избранный ими, иногда одинаков, но дух поэзии их различен. Ломоносов в стихах своих более оратор, Державин всегда и везде поэт. И тот и другой бывают иногда на равной высоте; но первый восходит постепенно и с приметным трудом, другой быстро и неприметно на нее возлетает. Ломоносов в хороших строфах своих плывет величавым лебедем; Державин парит смелым орлом. Один пленяет нас стройиостию и тишиною движений; другой поражает нас неожиданными порывами: то возносится к солнцу и устремляет на него зоркий и постоянный взгляд, то огромными и распущенными крылами рассекает облако и, скрываясь в нем как бы с умыслом, является изумленным нашим глазам в новой и возрожденной красоте. Ломоносова читатель неподвижен; Державин увлекает, уносит его всегда за собою. Державин певец всех веков и всех народов! Ломоносов певец российского двора. Гораций не дожил бы до нашего времени, если бы из его творений сохранились одни похвалы Августу. <…> Пиитический гений Державина возлагает дани на всю природу – и вся природа ему покорна. Гений Ломоносова довольствовался некоторыми данями, и мы негодуем на его умеренность. Вся природа говорит сердцу и воображению творца Водопада пиитическим и таинственным языком, и мы слышим отголоски сего языка. Ломоносов был, кажется, невнимателен к ее вдохновениям. Державин смотрел на природу быстрым и светозарным взором поэта-живописца; Ломоносов медленным взглядом наблюдателя. Пиитическая природа Державина есть природа живая, тот же в ней пламень, те же краски, то же движение. В Ломоносове видны следы труда и тщательная отделка холодного искусства. Одним словом, все, что человечество имеет священнейшего, что человек имеет благороднейшего, – доблесть сердечная, сострадание, праведное негодование и презрение к пороку, глубокие мысли о бессмертии и Создателе, печальные чувства при виде слабости и страданий человечества, сердечные воспоминания юности, родины, великих деяний предков и современников, все сокровища души, ума и сердца обогатили воображение величайшего из поэтов – Державина. / Будем справедливы и признаемся, что достоинство его, как поэта, многим превышает достоинство его предшественника, но что не менее того труды и подвиги Ломоносова – труды и подвиги исполинские. Если Державин обязан природе своим гением, мы обязаны Ломоносову тем, что гений Державина, не имея нужды бороться с предлежащими трудностями языка, мог явиться на поприще его достойном» (Вяземский, 1, 19—20). Проблема «Ломоносов и Державин» сохраняет свою сложность: ср., напр., одно из замечаний А. А. Блока на книгу Б. А. Садовского «Русская Камена» в письме от 6 декабря 1910 г.: «При всем этом для меня <…> под знаком вопроса: решительное предпочтение Державина Ломоносову <…>» (Блок, 8, 322).