Читать «Литературная Газета 6513 ( № 24 2015)» онлайн - страница 73
Литературка Газета Литературная Газета
Татьяна Михайловна улыбнулась.
– Федосеич! – говорю. – Батюшко! У меня правнуку уже 21 год. Но если на то пошло – и сто лет не век. Засылай сватов!
…Шутки шутками, однако ж не стареют душой ветераны. Надо отдать им должное.
Теги: Великая Отечественная война
«Проклят будет тот, кто это забудет!»
Казалось бы, из-за долгой разлуки переписка с родными должна содержать только тёплые, светлые слова, но ужас от увиденного не отпускает, и письма домой журналиста Кожевникова - как репортажи с места событий. В течение 10 лет (с 1939 по 1941 и с 1945 по 1953 гг.) Савва Елизарович редактировал журнал "Сибирские огни". В годы Великой Отечественной войны был корреспондентом армейской газеты «Сокол Родины», затем – собкором «ЛГ» в КНР (1953[?]–1955).
«На днях я был в Майданеке, лагере уничтожения. О нём много писали в газетах, и ты, разумеется, всё это читала. Читать страшно, а смотреть на всё это – выше человеческих сил. Мы приехали в автомашине. Остановились около большой и глубокой ямы. Из земли торчат человеческие кости. В несколько слоёв. Кости, кости[?] А сколько таких ям! Сколько таких ещё не раскопанных костей! Потом смотрели печи. На полу и в печах – пепел сожжённых тел, остатки сгоревших костей. Осколок одной кости я взял в руки. Чья она? Может быть, критика Серебрянского, который вместе с Кудрявцевым был в окружении и не мог выйти из него, попал в руки немцев и как еврей был, безусловно, пригнан сюда, в Майданек, может быть, это кость какого-нибудь из моих знакомых новосибирцев!
Около печей стоят мульды – железные лотки, на которых трупы вталкивали в печь. Против печей – умывальник, водопровод. Палачи мыли руки… Самое страшное – склад обуви. Огромный барак. Весь завален обувью. Мы ходили по нему, и под ногами пружинила эта обувь, снятая с убитых и сожжённых людей. Мужская, женская, детская. Всех размеров и цветов и всех мыслимых фасонов. Туфли-деревяшки, какие носят польки, плетёные туфли, какие когда-то были у тебя, детские сапожки, жёлтый ботиночек, который носил пяти-шестилетний ребёнок, грубые большие мужские ботинки…
Я не видел ни одной пары обуви с целой подошвой. Не все же заключённые в лагере были в рваной обуви. Целую обувь немцы отправляли домой. Сколько же тысяч пар это составляет?! А сколько лежит в одном углу срезанных подошв! Все эти сотни тысяч пар обуви носили люди, которых убили, сожгли, задушили в камерах…
Проклят будет тот, кто это забудет, кто это простит немцам!»
«…Только три дня тому назад я был в Шнейдемюле, а вот сегодня заняты Штаргард, Кёзлин. Вся померанская группировка изрезана нашими клиньями, как кинжалами… Германия не сможет продержаться больше двух-трёх месяцев. И какие это будут замечательные месяцы! Я здесь и за себя, и за тебя, и за сыновей, и за друзей, которые погибли раньше, чем наступили эти счастливые дни: и за Николая Шешенина, и за Николая Кудрявцева!..
Два дня ходил по улицам крупного немецкого города Шнейдемюль, и в эти дни был именинником. Город пуст. На улицах только наши регулировщики и ветер с Востока, который метёт пыль на мостовых, как бы заметая следы немцев, да хлопает дверьми опустевших квартир. Да квартиры пусты. Только изредка можно увидеть на некоторых домах польские флажки – в этих квартирах остались поляки, жившие здесь, а все немцы удрали. Представляешь, все! И это не акт патриотизма «высшей расы», а заячья трусость подлецов. Это лучшее доказательство, что папаши и мамаши знали, что делали их сынки на нашей земле, благословляли их. И они не рискнули остаться перед лицом справедливости. До последней минуты, впрочем, они не верили, что русские возьмут Шнейдемюль, и сидели в своих квартирах, не готовясь к эвакуации. И когда кольцо окружения города вот-вот должно было замкнуться, они поняли: пришли судьи. И они побежали, не успев замкнуть свои квартиры…
