Читать «Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый» онлайн - страница 95

– Черная речка. Около Пушкина. Где дуэль, – глумится Ворон.

– Книжки любишь? – Петрович закуривает. – Я запомню. Сержанта тебе дадим, поселишь его в одной комнате, все остальное – твое.

– Что – остальное?

– Комнаты остальные. Там квартиры, знаешь, освобождаются – во! Хоть балы устраивай. Мне пофиг.

Оба молчат. Вьются в ледяном воздухе погибающие мушки, бабочки с бархатными крыльями падают чуть не за шиворот. Необычная осень. Не то что бы тепло, просто солнечная активность.

Облетевшие яблони, редкие клены – с бурыми пластами листьев. За ними – дворец Константина. Петрович умчался, Данька шел по шоссе, постепенно проветриваясь. Перескочил через дорожное ограждение, рискуя угодить в овраг; продрался сквозь яблони. Дикий, запущенный сад; под ногами хлюпают раскисшие паданцы. Скоро здесь будет Морская резиденция, а пока орут вороны. Чуть выше – чайки.

Такой же солнечной осенью два года назад они проходят через арку и попадают на террасу с балюстрадой. Если бы не облетевшие деревья, это место напоминало бы Италию: руины с античным настроением, море на горизонте. Облокотившись о парапет, Даниил Андреевич широким взмахом руки представляет им владения великого князя. Теплотой и восхищенностью жеста сам похожий на молодого хозяина этих мест. Алька ловит солнечную улыбку Каркуши и умиляется; ветер взбивает ее легкие рыжеватые волосы, гонит по телу дерзкую дрожь. Она склоняется, чтобы рассмотреть мозаику – высокая и гибкая, как олененок. Миша смотрит на Альку и удивляется, как раньше не замечал, что она очень симпатичная.

– Что ты там нашла?

4. Невеста

Автобус от деревни Нежново, где, рассказывал ей Даниил Андреевич, – а может, уже и Вадим, – родился байстрюком художник Кипренский, записан в семью крепостного Адама Швальбе, а фамилию взял по иван-чаю, иначе – кипрею, который в оное время не цветет, только лишь начинает выбрасывать свои побеги на гарах и старых развалинах, а их в этом давно освоенном и не раз и не два военном крае – до жопы, а в период цветения, пожалуй что, и до плеч, вместо того чтобы выйти на побережье, пошел через Копорье на Глобицы.

Лето уже всюду вступало в свои права, у рачительных хозяев в палисадниках вовсю перли тюльпаны, нарциссы, низкорослые темно-синие ирисы и маленькие синие же цветочки мышиного гиацинта, так и называемые в просторечии – мышатами. Утренняя дорога стремительно бежала от деревни к деревне между колоннами высоких тонких сосен и веселыми пятнами березнячков, бусик постепенно наполнялся ранними пташками в основном пенсионного возраста. Азиатский водила попался из продвинутых, и в салоне играл не Таркан, а итальянская песня, трагический мужской голос ритмично причитал о какой-то Айше. Странный в своей натуралистичности сон будто и от нее тоже отсек какую-то воспаленную часть, а затем прошелся жестким полотенцем по закоулкам памяти, причиняя боль и освежая одновременно. В первый раз за последние два года ее накрыл беспричинный, казалось, восторг от созерцания розовеющего в первых лучах сосняка, грозной и в то же время полной функционального изящества громады крепости с высоким арочным мостом к ней, что проплывала по правую руку, и даже забавно подергивающегося темного затылка водилы, подпевающего грустной песне про неведомую Айшу. После Глобиц автобус резко взял влево и вскоре, покачиваясь на поворотах всхолмленного берега, миновал оставшиеся чуть западнее блоки ЛАЭС и въехал на зеленые и чистенькие, как в социалистической утопии, улицы города атомщиков.