Читать «Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый» онлайн - страница 53

Вытирает руки полотенцем, наклоняется, разбирает буквы.

– Что-то понимаю, – смеется. – Про вас и написано, Галина Иванна, про вас и про нас.

– Вот ведь.

Присаживается за дощатый стол. И начинает – как поет, как вместо радио. – Дому, значица, сто пятьдесят годов. Это значит, что он был построен хорошо. Вот на этих крюках висели сети. Вот с этого берега мы выходили на промысел. Вот здесь в сарае дойная коза Валентина, а в стойле – конь по имени Власий. В бочках – капуста и салака. А вот в эти сосны клали рыбу, чтобы птицы небесные ее съели и передали нашим мертвым. До кладбища далеко, да и не ухаживают особо ижорки-толопанки за могилами – не принято, разве что поесть им принесем на родительскую субботу. Богу – богово, кесарю – кесарево, живым – живое, а мертвым – остальное все, их мир куда больше нашего – так ведь? Вот каша, да и сто грамм тебе, Андреич, на опохмел найдется; а не был пьян – так просто так выпей. Было нас в семье пять сестер; одна уже умерла.

Вадим, соглашаясь, пьет водку, ожидая, что после бессонной ночи потянет на боковую – покемарить бы пару часиков. Заедает душистой пшенкой с домашним маслом, чуть подсоленной и пахнущей дымком. А хозяйка все продолжает гутарить, он не особо вслушивается, но…

– А цера-то эта, Андреич, точно про вас написана. Так и ваш товарищ сказал.

– Какой-такой товарищ?

– Да вот этот бледненький, нерусский.

– Да русский он, Галин-Иванна, назвали так родители зачем-то. Что сказал-то Генрих? Не хочу его будить сейчас.

– Так а вот он даже написал тебе на бумажке, я прибрала бумажку-то, а вещь трогать не стала, не ровен час рассыплется такая старинная старина.

Вадим берет из ее рук блокнот Генриха, в котором на первой странице написано: «аля лубит мертвеца сосет вадимого конца». И в скобочках: акростих.

– Что это, блядь, такое? – шепотом спрашивает Вадим.

– А вот пес его знает, Андреич. – Так же шепотом отвечает хозяйка. – Но все, как ты говорил. Про вас.

– …Вангую, что это Шурка, стервозина, провернула. Не одна, конечно, у ней ни ремесла, ни мозгов не хватит новгородскую мову подделать… А тут не идеальная, конечно, но довольно мастеровитая стилизация: Аредежи 5 белок – Лопинков белку задолжал – Ястребинц куницы и пшено – Лентий там 10 кадий пшеницы – У Жидилы куница – Бобр 2 куницы – Игучка кадец солоду – Твердята должен – Моуж Пелгусий пороучилса… Я даже помню, из каких примерно грамот эти фрагменты понадерганы. А «муж Пелгусий» – это еще один тебе приветик, если не догадался, как фану мужа Александра позывной «Невский». Признавайся, трахался с нею?

– С Александрой?

– Ну не с Александром же. Хотя…

– Ген, давай уже мимо шуток.

– На культуру потребления ополчился, а? – усмехнулся Петя. – Оставь кесарю кесарево, а народу – его телесериалы. И молись, чтобы они не отвлекались.

…Данька толкает носком ботинка оконную раму – та рассохлась, скрипит, ни на одну щеколду не застегнута. На чердаке сложены старые попоны, сапоги без подметок. Поэтика запустения. Низкое окно с выбитым стеклом выходит в Орловский парк, и ветер близко – руку протяни и дотронешься – шевелит плотные, желтоватые, заскорузлые по началу осени восковые листья тополей и дуба. Назавтра после этого разговора Петя уехал в столицу; через неделю прикрыли клуб. В следующий его приезд они сидели с Мыскиным уже в кофейне, и Данька осторожно осведомился, не связано ли закрытие клуба тоже с какой-нибудь такой… нечеткой или неправильно выбранной позицией – все-таки там и диспуты проходили, и все дела. Мыскин звонко расхохотался на Ворона пенкой от капучино. Ой, ну Дань, ты наивный. Наверняка у разгильдяев лицензии не было на водку или что-нибудь в этом роде. Вскоре после этого Данька загремел в армию, и Петя если и приезжал еще в город, то это проходило мимо него. Никакой политики, – в первый же день объяснил ему капитан. Мы, лейтенант, с бандитизмом боремся и с чурками. И с коррупцией. Ну, и по мелочи там, конечно: это если партия прикажет. Данька пока по мелочи: уже две недели командует лошадьми. Выводит их по утрам на прогулку – вдвоем с конопатой Варькой – и ощущает свою новейшую историю как сюжет; а в этом сюжете не ощущает ничего лишнего.