Читать «Кучум (Книга 3)» онлайн - страница 211

-- Чего ему сделается. Притворяется, -- беспечно отозвался Иван Васильевич, но голос его дрогнул и он весь подался вперед. -- А ну, брызни водицей на него, очухается мигом.

Годунов из ковша полил Ивану Ивановичу на голову, но тот даже не шевельнулся. И тут Иван Васильевич разглядел тонкую струйку крови, сочившуюся по щеке сына.

-- Кровь? -- спросил он растерянно. -- Откуда?

-- Откуда ей быть, как не из него, -- вздохнул Годунов. -- Пойду лекаря кликну.

В царские покои никто не смел войти, хотя по едва различимому шепотку легко было догадаться, что за дверью собрался народ и ждет, когда все закончится. Дворовые люди любили Ивана Ивановича за веселый нрав, молодость, и у него среди них были свои любимцы, преданные душой и телом. Иван Васильевич знал об этом и часто менял прислугу, но и среди вновь набранных вскоре объявлялись сторонники царевича, что постоянно раздражало мнительного царя.

Иван Васильевич поднялся с кресла и осторожно приблизился к лежавшему неподвижно сыну, склонился, прислушался к его дыханию. Оно было прерывистое, со всхлипами где-то в груди, а кровь тонкой струйкой продолжала сочиться по лицу. Иван Васильевич пальцем размазал ее, провел по бороде сына, по волосам и ощутил неглубокую ранку у виска. Видимо, оттуда и сочилась кровь.

-- Сынок, прости меня... Не хотел я... -- всхлипнул он негромко и поцеловал его в закрытые глаза, ожидая, что тот как в детстве, когда они играли в жмурки, откроет глаза, улыбнется, обхватит отца за шею и скажет: "Поймал я тебя! Никуда не денешься! Поймал!" От подобных воспоминаний Иван Васильевич неожиданно для себя заплакал, но, устыдясь слез при виде вошедших Годунова, лекаря и сына Федора, ушел в дальний угол и стал истово креститься, прося у Господа прощения за свой невольный грех, умоляя излечить сына.

-- Прости, Господи, прости неразумного раба твоего за содеянное. Ослепил меня враг рода человеческого и не помню, как все вышло...

-- Его надо положить в постель и приложить лед к голове, -- проговорил осмотревший царевича лекарь.

-- Кладите здесь, -- приказал царь, -- кликните, чтоб лед скорее принесли. Что с ним?

-- Трудно сказать, -- покачал головой немец, который служил при дворе совсем недавно и в отличие от казненного Бомелиуса не обвыкся пока, был осторожен в высказываниях. -- Может быть, все обойдется, а может и... и дурно кончиться. -- Он боялся поднять глаза на царя.

-- И не произноси этих слов. Не думай даже! -- Иван Васильевич притопнул ногой. -- Коль с ним, не приведи Господь, что случится, то тебя, немецкую собаку, велю живым в землю зарыть. Понял?

-- Я, я... -- перешел на родной язык перепуганный лекарь. -- Зер гут ферштейн.

Царевича положили на царскую постель и принесли завернутый в белую тряпицу кусок льда, поместили ему на лоб. Младший Федор со смиренным выражением на лице подошел к брату, приподнял его безвольно опущенную руку, погладил.

-- Что ж ты, Иванушка, занедужил? Всегда такой здоровенький был, не то что я, хворый и немощный, и вдруг... Почему он упал? Плохо стало? -обратился он робко к отцу.