Читать «Кто сражался с русским роком. Стихи» онлайн - страница 2

* * *

Облака стоят под парусами. Спят на ближнем рейде крейсера. Капитан с обвислыми усами подшофе является с утра. Плавает в морях Индокитая, обгоняет камбалы косяк, вдоль по Черноморской ковыляя, окликая кошек и собак. Оползнем пол-улицы как смыло. Море стало ближе и черней. Эта умерла, а та забыла. И на рейде никаких огней.

* * *

Блошиный рынок в Одессе топчется на интересе самом прямом. Спрашивай, что почем — от чернильниц-непроливаек, замков без ключей и гаек с рассыпанным серебром до сталинских бюстов, речей Хрущева, крестов, бодхисатв… Чего еще вам? Картину маслом? Рисунок пером? Румынскую цацку, каску фрица, виды Венеции, Биаррица, машинку «Зингер», магнитофон с бобинами… Акции всех времен. За тысячу € купчихин сундук, фотографий семейных пук — все утонули, нет имен, на лицах подводный свет… А я купил не пустяк — медальку, памятный знак: дому Романовых 300 лет! Здесь каждый найдет свое — застиранное белье, былье, которым все поросло, не девушку, так весло…

* * *

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом…

И.А. Бунин

Где Бунин жил, на улице Херсонской, домок и перепродан, и спален не большевистской властью фармазонской, а незалежной владой сих времен… Имперских дней волна шумней вздыхала, кричал многоголосее привоз, с осиплыми гудками от причала шли пароходы, чтобы их встречала з емля Исуса и еврейских слез. И от подворий суетных с котомкой к Господню Гробу, вышагав обет, по хляби вод с молитвою негромкой пускались барин и сермяжный дед. Страсть отступилась. Умер Коля, сын… Искристый след, вскипавший за кормою, неуследим и разрывает синь, вдали сливаясь с дымкой или тьмою грядущего родимых палестин.

* * *

Притихший месяц похорон, под небом прослезиться склонным над всхолмьем, все еще зеленым, рыжеющим со всех сторон. Мешает ли церковный звон трещащим и самовлюбленным хозяйничать над скорбным склоном… Там где сороки — нет ворон. Пророчащие не поют. Кто упокоен, тот у цели. Но слабо верится, что тут, где клены, вспыхнув, облетели, пугавшиеся лишь простуд, отговорили и отпели.

* * *

Когда я жил без телефона в саду заснеженном, в тиши, а гостю вслед бросал: «Пиши!» — то, дожидаясь почтальона, с утра точил карандаши. И мне писали, отвечали, сам воздух пел, многоголос и чуток, как в большой мороз. Перекликавшиеся дали бумаге верили всерьез… Но и с мобильником в кармане, коммуникабелен вполне, жду писем из Тмутаракани и телеграмм из Колывани… Кто жив — тот вспомнит обо мне!