Читать «Кровью своего сердца» онлайн - страница 3

Диана Королькова

Михаил Александрович Никольский

от автора

Написать эти воспоминания меня заставило стихотворение «Семейная летопись» Евгения Чеканова¹. Поскольку оно взволновало меня до глубины души, привожу его текст полностью, без сокращений. Вот он:

Простая жизнь подвластна забытью, И трудно воротить ее из плена… Однако родословную свою Я смог познать до пятого колена. Я помню вечер… Выло и мело За окнами родительского дома, А в доме было тихо и тепло, И запах пищи плавал невесомо. Трещала печь, и отблески огня Лицо отца багряно заливали. Он вспоминал… И в дрожь бросал меня То жар любви, то жгучий лед печали. Прошли года. С неясною тоской, Как будто по утерянному раю, В который раз в квартире городской Я летопись фамильную листаю И снова слышу, как вздыхает мать: «Кому нужно собранье этих басен, Их скоро будет некому читать…» — Но верю я, что труд мой не напрасен, Что не взорвется хрупкий шар земной, По яростной орбите пролетая, Что будет длиться начатая мной Простой семьи история простая, И что ее незыблемую гать Сквозь топь веков мои продолжат дети… А ты, мой друг? Что можешь ты сказать Хотя бы о своем покойном деде? Что ты припомнишь, кроме черт лица, О чем расскажешь, коль спросить серьезно? Ну, что молчишь? Иди, спроси отца. Иди, спроси, пока еще не поздно!

Прочитал. Понравилось. И задумался, разволновавшись всерьез. На самом деле, что мне ответить на поставленные вопросы? Лично из своей жизни? Как на исповеди, откровенно…

Судьба сложилась так, что ответить на эти вопросы трудно, больно и тяжело. Почему?

Глава 1

Я и моя семья до 1940 года

Свою родословную я не смог познать даже до третьего колена. Частые переезды родителей. Жизнь на частных или государственных квартирах, только не в родном, родительском доме. И отец, когда я был пацаном, затем школьником, никогда не заводил речь о своем происхождении и о нашей родословной, считая, что сын не дорос до таких разговоров. Так что из воспоминаний отца мне не пришлось узнать ни «жара любви, ни жгучего льда печали». Ни дедушек, ни бабушек, кроме одной — матери моего отца, я не знал, не слышал их разговоров и не запомнил ничего. А теперь поздно, не спросишь. Годы ушли…

Что запомнилось? Из паспорта мамы, погибшей в сорок четвертом году от рук фашистов-карателей в болотах Загальщины, что в Любанском районе белорусского Полесья, случайно сохранившемся во внутреннем кармане ее «плюшевки»², я увидел дату рождения отца в штампе о регистрации брака — 1895 год. По рассказам моей бабушки, его мамы, которая несколько лет жила вместе с нами, отец родился в семье сельского интеллигента. Сама бабушка долгие годы работала учительницей церковно-приходской школы в российском Нечерноземье недалеко от города Ярославля. Муж ее, мой дедушка, служил в церкви, не запомнил кем, и умер в годы гражданской войны от разрыва сердца. Бабушка не говорила, по какой причине, то ли от болезни, то ли от случайной пули. Словом, не знаю точно, потому что был еще малышом и не запомнил подробностей из разговоров взрослых. Видел сестру отца, которая приезжала к нам в гости еще до войны. Помню, бабушка рассказывала, как учился мой отец; он окончил гимназию³, красиво писал, умел рисовать, выполнял всю работу по хозяйству, многое мастерил своими руками.