Читать «Книжник» онлайн - страница 12

Распахнув страницу на последней фразе, Адриан вернулся к началу и стал читать, заворожённо водя пальцем по строке и затаив дыхание. «И это сделалось со мной в то время, когда мне не было пятидесяти лет…»

Адриан слегка изумился — пятьдесят лет в его семнадцать казались датой запредельной. Почему же его самого это же мучило, сколько он себя помнил, лет с двенадцати? «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» Адриан почти не дышал. Он пришёл почти к тем же выводам, разве что не формулировал свою убеждённость как конечную.

Далее Толстой писал, что видит четыре исхода: выход неведения, то есть не знать, что жизнь есть зло и бессмыслица, второй — эпикурейства, чтобы зная безнадёжность жизни, пользоваться ее благами. Третий выход силы и энергии: поняв, что жизнь есть зло и бессмыслица, уничтожить её, а четвёртый состоял в том, чтобы продолжать тянуть жизнь, зная, что из неё выйти не может.

Адриан поморщился — он был молод и не был пессимистом. Он не хотел умирать и хотел найти Истину.

Но дальше Толстой говорил, что вгляделся в жизнь народа и увидел понявших смысл жизни, умеющих жить и умирать. И все они жили и умирали, видя в этом не суету, а добро. И он понял, что смысл есть истина, и принял его.

Чёрт возьми, растерялся Книжник. О чём это он? Народ в понимании Парфианова был соседями за стенкой, чьи пьяные дебоши так утомляли его, всеми теми, с кем поговорить о смысле жизни и Истине было невозможно. «Где кончается уединение, там начинается базар, и где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжание ядовитых мух…» Он запомнил эти ницшеанские строки, как и строки Писания о каперсе и кузнечиках, — они отвечали чему-то сокровенному в нём.

Адриан продолжал листать страницы.

Толстой же закончил тем, что его вопрос о том, что есть моя жизнь, и ответ: зло, — был совершенно правилен. Неправильно было только то, что ответ, относящийся только к нему, он отнёс к жизни вообще. Он понял истину, впоследствии найденную в Евангелии, что «люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо потому делающий худые дела, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его».

Адриан взял ручку и записал в свою тетрадь евангельскую цитату. У него был уже солидный список этих цитат — найденных по книгам, романам, порой — сноскам в том или ином издании. Он позавидовал Толстому — подумать только — «нашёл в Евангелии»! А вот теперь, — пойди, найди Евангелие. Адриан очень хотел прочесть эту книгу — но обрести её было столь же просто, как найти посреди Аравийской пустыни — ледяное шампанское. Окончание толстовских рассуждений и вовсе разочаровало его.

«Весь народ, писал Толстой, имел знание истины, это знание истины уже мне было доступно, я чувствовал всю его правду; но в этом же знании была и ложь. И ложь и истина переданы тем, что называют церковью. И ложь и истина заключаются в так называемом священном предании и писании».