Читать «Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя» онлайн - страница 12

Даже когда они расставались, Брод говорил, что «точно знал, что сказал бы Кафка в той или иной ситуации».

Даже когда они расставались, Брод говорил, что «точно знал, что сказал бы Кафка в той или иной ситуации». Когда Брод отдыхал без Кафки, он часто отправлял тому открытки. Так, однажды он послал Кафке открытку из Венеции с изображением Венеры, богини любви, работы Беллини. «Некоторое время, – пишет Райнер Штах, – Кафка даже подумывал начать новый личный дневник, посвящённый исключительно его взаимоотношениям с Бродом».

И всё же для всех были очевидны контрасты, существовавшие между двумя молодыми людьми: один из них был буйным экстравертом, другой оставался погруженным в себя. Брод, с его joie de vivre – жизнерадостностью – и избыточной энергией, всегда излучал энтузиазм и жизненную силу, наслаждаясь радостями человеческой жизни. Кафка был этого лишен. Брод, человек более светлого начала, не так сильно поглощённый своей персоной, казался свободным от неуверенности в себе, сопровождавшей безжалостный самоанализ Кафки. Если Кафка не мог себя заставить позаботиться о своих «мирских» успехах, то Брод, по словам Артура Шницлера, был «поглощён собственными амбициями и потому увлечённо нырял с головой в любые предоставляющиеся возможности».

«Я весь – литература, – писал Кафка в 1913 году, – и ничем иным не могу и не хочу быть… Все, что не относится к литературе, наводит на меня скуку».

Кафка, как правило, направлял свою энергию внутрь. Одержимость письмом придавала ему склонность к аскетизму, которой так не хватало Броду. «Когда по моему организму стало ясно, что писание – это самое продуктивное направление моего существа, – писал Кафка в 1912 году, – всё устремилось на него, а все способности, направленные на радости пола, еды, питья, философских размышлений и, в первую очередь, музыки, оказались не у дел»⁴. В дневниковой записи от августа 1914 года он выразился иначе: «Желание изобразить мою исполненную фантазий внутреннюю жизнь сделало несущественным всё другое, которое потому и хирело и продолжает хиреть самым плачевным образом»⁵. «Я весь – литература, – писал Кафка в 1913 году, – и ничем иным не могу и не хочу быть… Все, что не относится к литературе, наводит на меня скуку⁶». «Я ненавижу всё, что не имеет отношения к литературе», – признавался он пять лет спустя⁷.

Были между этими людьми и другие показательные контрасты. Опытный композитор и пианист Брод имел изысканный вкус, тонко разбирался в музыке, делал музыкальные переложения произведений Гейне, Шиллера, Флобера и Гёте. (Он изучал музыкальную композицию у Адольфа Шрайбера, ученика Антонина Дворжака, и гордился дальним родством с известным французским гобоистом Анри Бродом.) Стефан Цвейг вспоминал, как «его маленькие, девичьи руки плавно блуждали по клавишам рояля». В один из вечеров 1912 года, когда в Праге читал лекции Альберт Эйнштейн, Брод и знаменитый физик вместе исполнили скрипичную сонату. Леон Ботстайн, американский дирижер и президент Бард-колледжа, полагает, что в случае Брода «музыка способствовала тому, что казалось невозможным в политике: налаживанию общения между чехами и немцами».