Читать «Как слушать музыку» онлайн - страница 79

Существует другая точка зрения: такое понятие, как «шедевр», почти всегда ретроспективно. Музыка Бетховена при его жизни не была облечена ореолом сакральности и безусловного величия, в котором не сомневаемся мы сегодня. Вокруг Бетховена жили и творили десятки композиторов, чьи имена нам сейчас неизвестны: своей работой они создавали «питательный бульон», среду, из которой явилась великая бетховенская музыка. Никто не знает, какой бы она была, не будь этих «малозначительных» авторов: муравьёв, таскавших прутики в муравейник, проводивших большую культурную работу без всякой благодарности от потомков. А ведь может быть так, что кто-то из них в результате случайной находки, выдающегося исполнения или просто стечения обстоятельств попадет в фокус внимания наших потомков – людей XXII века – и в результате затмит Бетховена.

С другой стороны, о композиторах, прославленных при жизни, часто забывают через несколько поколений. Кто сегодня знает, например, Яна Дюссека (1760–1812), некогда – знаменитейшего пианиста и композитора, которым бредила вся Европа? Величие и шедевральность – крайне зыбкие, подвижные, нами придуманные понятия. Да и смысл искусства – не в создании шедевра, а именно в «питательном бульоне»: в том, чтобы эстетически анализировать путь, который проделывает человек и человечество в целом.

3. Музыка продолжит быть «сложной»

Наверняка многие музыкальные языки XX века кажутся вам сложными для восприятия. «Почему эта музыка так «некрасива»? Зачем играть так «шумно», «диссонантно», «немелодично»? «Почему современные композиторы не пишут приятных, берущих за сердце мелодий?» – возможно, думали вы.

Во-первых, пишут (см. следующую главу). Во-вторых, многое зависит от слушательской привычки. Наш слуховой опыт частенько состоит из музыки эпохи, которая отрабатывала определенные, «свои» сочетания нот, гармоний, ритмов и тембров – из условных концертов Вивальди, симфоний Чайковского, вальсов Штрауса. Мы привыкли к ним, полюбили их, считаем их «нормой» и скучаем по всему этому в музыке эпохи, не имеющей с XVIII–XIX веками ничего общего. Вспомните, как изменился мир с момента смерти Чайковского в 1893 году – в историческом, политическом, экономическом, экологическом, каком угодно смысле. Представьте, насколько было бы странно и неестественно, если бы мы вдруг стали одеваться, выражаться, обставлять свой быт по образцу полуторавековой давности. Почему же мы ждем этого от музыки?

Но бывает и так, что композитор не хочет говорить о современности, не хочет быть рупором эпохи (действительно, он не обязан им быть). Его могут интересовать абстрактные вопросы, связанные с временем, архитектурой сочинения, поиском необычных тембровых эффектов, выстраиванием структур и смысловых рядов. Может быть, он хочет ставить себе сложные технические задачи и решать их. Хочет исследовать закономерности, сравнивать, обобщать. Публика же, напротив, ждет того, что она уже слышала: так работает принцип удовольствия.