Читать «Казнь. Генрих VIII» онлайн - страница 226

— В скором времени или я буду очень плохим императором, или он станет плохим королём.

Такое высокомерие было очень скоро наказано. Мезьер защищался. Франсуа вместе с Алансоном и коннетаблем, пока ещё верным, с успехом продвигался по Фландрии, родине Карла. Карл поспешил ей на помощь и чуть не попал в плен под стенами Валансьена.

Переговоры стали бессмысленны. Генрих покинул Кале и вернулся к себе, размышляя, что ему предпринять. Поддержать неблагодарного Карла? Встать на сторону неверного Франсуа? Что он мог от каждого из них получить?

Генрих неожиданно усмехнулся.

Какие уроки преподнесла ему с того времени жизнь! Мог ли хотя бы случайно подумать тогда, что спустя десять лет станет непримиримым противником папы и сам чем-то вроде папы станет для Англии? Могла ли столь невероятная мысль прийти тогда в голову кому-нибудь из его сподвижников или близких друзей? И подумать не мог. И Уолси, и Фишер, и Мор не могли такого увидеть даже во сне. В первом же докладе кардинал Уолси с некоторым беспокойством довёл до сведения своего короля, что в Англии уже появились первые признаки тлетворного влияния Лютера, и зачитал ему тревожную жалобу епископа Линкольнского, извещавшего, что в его епархии завелось довольно много еретиков лютеранского толка, и вопрошавшего, какие меры он должен принять против них.

Генрих издал прокламацию на имя епископа, в которой предписывал всем королевским властям разыскивать беспокойных смутьянов и строго наказывать их. Этого было, разумеется, мало. Монарх всё-таки был богословом и понимал, что суды и костры, конечно, необходимы, однако главное в борьбе против тлетворных идей борьба за умы.

Первая мысль, что пришла в голову, была призвать на помощь Эразма. Авторитет мыслителя стоял так высоко, что к нему за советом обращались папы, кардиналы и короли, и каждое слово Эразма почиталось за истину. Отправил Эразму письмо и скоро понял, что это была неудачная мысль. Философ отвечал, что отлучение папы и эдикт императора уже положили конец возмутительной пропаганде и что сам Лютер исчез. Таким образом он, Эразм, считает вопрос этот закрытым. Любое возобновление этого спора грозит, по его мнению, открытым бунтом против государства и церкви и новым гуситским движением, которое, без сомнения, будет подавлено с той же жестокостью, как и прежнее. Ввиду столь грозного будущего Эразм не чувствует желания раздувать уже угасший огонь, желает жить тихо, смиренно служить науке и изящным искусствам, потому что лишь там царит вечная ясность и вечный покой. Не хочет иметь дело с богословами, с государями, с политикой, с церковными распрями, даже спорить с кем бы то ни было в своём кабинете, возвращается к своим книгам, ведь только на этом поприще может приносить пользу словесности. Большую цену приходится заплатить бедному мудрецу за удаление в свой кабинет. Богословский факультет университета в Лувене, где Эразм благополучно пребывал в своей тишине, вдруг громогласно объявил его главным зачинщиком Лютеровой чумы. Возмущённые студенты отказались слушать мыслителя, почитаемого ими вчера, и опрокинули кафедру, с которой он возвещал им великие истины. Его поносили во всех соборах Лувена, отворачивались на улице, покидали друзья.