Читать «Кавафис. Историческое и эротическое» онлайн

Стивен Спендер

Кавафис. Историческое и эротическое

Как и подобает александрийцу, Константинос Кавафис жил и писал на окраине эпохи модерна и классической греческой цивилизации, а также — европейского символизма и декадентской литературы своего времени. Тем не менее, он не чужд и нашей эпохе, в каком-то смысле напоминая раннего Элиота. Его поэзия также могла выйти из тени Византии Йейтса. Его воображение, как объясняет Рекс Уорнер в своем блестящем предисловии к переводам с греческого Джона Маврогордато, находит темы в «эллиническом сплаве культур и рас таких городов, как Александрия или Антиохия, где грек и еврей, язычник и христианин, софист, священник и варвар формируют сложный и далеко не периклов трафарет». К упомянутым городам можно добавить «Иерусалим Афины Александрия / Вена Лондон / Фантом», а затем и Нью-Йорк, чтобы освятить магнитное притяжение, создаваемое Кавафисом. «В делах людей прилив есть и отлив / С приливом достигаем мы успеха». Это, пожалуй, последние слова, которые приходят на ум в связи с поэзией Кавафиса, которая необычайно далека от мира империй, цезарей, княжеств и держав. Кавафис пишет не о Юлии Цезаре или Октавии, Антонии или Клеопатре в годы их взлета, а о неудачах и бессилии Цезариона, о древних римлянах, страстно ожидающих варваров, о богах, которые покидают Антония. Его мир является противоположностью прилива, приводящего к успеху; однако, если инвертировать строки Шекспира, прочитать их наоборот, то мы постигнем его поэзию в новом необычном свете. «В делах людей прилив есть и отлив, / С отливом достигаем мы успеха». Кавафис в основном заинтересован в тех, кому в жизни не повезло с приливом, или в тех, кто был оставлен позади, или был погребен под этим приливом.

Он особенно увлечен феноменом мгновения выбора, неудачи, позора. Что объединяет его большие стихотворения о трагических мгновениях в классической истории и о греческом или римском мирах в периоды их декадентства с короткими стихотворениями о случаях частного порока — это потрясение от брошенного жребия и роковых последствий, которые, несмотря ни на что, ощущаются изысканными в момент жребия. Именно это объединяет Антония, выбор которого побудит богов его покинуть, и опустившегося любителя «эллинической страсти» в мужском борделе.

Таким образом, его поэзия повествует о ситуациях, которые приводят — или приводили — к разрушению. Он делает бессмертным мгновение, в которое наступает предопределенный крах. Эта поэзия, даже в переводе, беспокоит наше воображение (настолько сильно, что для многих она является тайным наркотиком), потому что она настигает ту часть нашего сознания, которая неизбежно задумывается: «Именно тогда я мог сделать роковой выбор, который погубил бы меня, но зато помог бы осознать мне мою подлинную сущность». Из всех поэтов именно Кавафис превращает успех в грандиозную неудачу, а из неудачи создает губительный успех. И понимает лучше Бодлера, что падение в пропасть является довольно небольшой ценой за сорванный цветок зла.

Элиот, должно быть, ведал о подобных мгновениях, составляющих вселенную Кавафиса: «Дикая смелость гибельного мгновения!» Но ведь он не сдался, не погиб! Он стал англичанином. В то же время Элиот близок к Кавафису своим осознанием непринятого выбора, кажущегося даже более настоящим, чем принятый: