Тогда окончательно поняла, пора бежать.
– Переселяйся к Селене, Раки, – сказала Кэтти. – Хватит на чердаке мерзнуть, дочка.
– Я не мерзну, – ответила тихо, но чтобы Кэтти услышала, и дальше принялась оттирать пятна с пола.
Кэтти не стала спорить, подошла и пнула пониже спины, вынуждая сесть.
– Я не спрашиваю, мерзнешь, или нет! Пришло время.
Так много Кэтти со мной редко разговаривала.
– Будешь, наконец, отрабатывать хлеб. Хватит дармоедничать!
Я голову опустила, очень ответить хотелось, но смолчала.
То есть отрабатывать? Я, сколько себя помню, его отрабатываю. На кухне, на огороде, с ведром и щеткой в руке, на побегушках по всему поселению!
Кэтти дернула меня за ворот рубахи, вынуждая встать. Оглядела, как лошадь выбирала, вокруг крутанула. Хмыкнула. Сказала мягко, доверительно:
– Ваприн, детка, не такой злодей, каким кажется. Он почему зверствует? Давно на тебя глаз положил. А Шея, дура, сама его выбесила. Зачем сунулась к пьяному? Но она и старуха уже давно. То ли дело ты. Тебя не тронет. – Кэтти провела рукой по моим волосам, приглаживала вихры что ли? – Я тебя Брэгу обещала, но говорят, он не вернется.
А я поняла, что то, что было страхом раньше, не страхом было. Так, ерунда.
Правда, Брэгу обещала.
А теперь Ваприну отдает.
Я молчу, жду, когда это кончится. Рано усвоила, если меньше говорить, меньше шанс, что заметят. Запомнят.
– Гляди ж ты, – Кэтти всматривалась в мое лицо, как впервые видит. – Ни слезинки, хоть и дрожит. Ну же, дочка, – Кэтти опять провела рукой по моим волосам. – Это он с Шеей не со зла. Да и не везло мужику в жизни. С тобой совсем по-другому будет. Говорит, к себе забрать хочет.
В тот же вечер я ушла.
Спустилась во двор, помыла ведро, простирнула тряпку. Тряпку оставила сушиться на улице, а ведро и швабру в подсобку отнесла.
– Раки, – окликнул голос Анны. – Сбегать надо за постельным!
Постельное мы шили у миссис Архаис. И в тот вечер она не дождалась двух тов за свои простыни.
Молча взяла у Анны два та, думая, как бы мне на чердак пробраться, там под половицей у меня еще три мелочью. Скопила.
Пока думала, какой предлог найти, Анна неожиданно ласково спросила:
– Хочешь чаю, сладкого? С булкой?
Я всегда думала, что выбитого шесть лет назад зуба Анна мне не простит. И старалась поменьше попадаться на глаза. А как поменьше – когда толчешься на одной кухне, в одном дворе. Рядом с Анной голова сама в плечи втягивалась, дар речи пропадал от страха. И стыдно было, что за меня ее так.
– Садись, Раки, – Анна поставила передо мной горячий противень со свежими, только что из печи, булками. Налила стакан молока.
Мне даже стыдно стало, что побег задумала.
А потом Анна спросила:
– Перебираешься сегодня? Шея-то из больницы сюда не вернется.
Я смотрю на нее, понимаю, что нужно ответить, или хотя бы кивнуть, и не могу. Вот не могу, и все.
Анна тоже молчит. А потом подсела поближе, резко обхватила плечи, я не сразу поняла, что обняла, другой рукой голову к себе притянула, и так держала какое-то время, укачивая, как маленькую. Потом так же резко оттолкнула, оглянулась по сторонам. Вытащила откуда-то маленький кошель, молча сунула мне за пазуху. Туда же отправила маленький мешок с сухарями.
