Читать «История частной жизни Том 2 (Европа от феодализма до ренессанса)» онлайн - страница 31
Доминик Бартелеми
ГЛАВА 1 ЗАРИСОВКИ
Жорж Дюби, Доминик Бартелеми, Шарль де Ла Ронсьер
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ АРИСТОКРАТИЧЕСКИХ ДОМОВ ФЕОДАЛЬНОЙ ФРАНЦИИ
Как мы видели, частную жизнь в феодальную эпоху, то есть в XI–XII веках, нелегко отделить от того, что ее окружает, пытается в нее проникнуть и ей противостоит. Для этого необходимо хорошо знать присущий этой эпохе культурно — социальный уклад во всей его целостности и взаимосвязях. Было бы неосторожно при нынешнем состоянии наших знаний рассуждать о Западной Европе вообще — ведь она являет собой мозаику народов, каждый со своими обычаями, или об обществе в целом — ведь в источниках достаточно подробно освещена жизнь только его высших слоев. Поэтому этюд, предлагаемый вашему вниманию, ограничивается северными территориями французского королевства и касается исключительно аристократических семейств. Находясь под властью главы семьи, домочадцы были включены в двойную сеть отношений: в отношения со–жительства и в отношения родства. Мы решили изучить их по отдельности. Доминик Бартелеми рассмотрел вопросы, касающиеся линьяжа и брака, — о чем я сам немало написал в других работах, которые не стоит пересказывать. Здесь же я сосредоточился на вопросах домохозяйства.
Чтобы попытаться обрисовать властные отношения, обычаи и ритуалы совместной частной жизни в больших феодальных домах, не лучше ли прежде всего обратиться к воображаемому, к представлениям об идеальном жилище, и начать с рая, с условий проживания избранных в загробном мире? Из текстов, в которых он описывается, я в первую очередь привлекаю те, которые Жак Ле Гофф цитирует в своем «Чистилище» и которые датируются началом Средневековья. Согласно видению Сунниульфа, рассказанному Григорием Турским, «те, кто выдерживает испытание, попадают в большой белый дом». Другому визионеру два века спустя привиделось нечто похожее: «По другую сторону реки — высокие сияющие стены»; однако упоминавший это видение святой Бонифаций поясняет: «То был Иерусалим Небесный». То есть не дом, а город: это политическая, городская метафора; она отсылает нас к городу, который продолжает поражать воображение своими величественными строениями, даже превращаясь в руины, заставляющие вспомнить о Риме; это образ убежища, но убежища публичного, способного принять весь народ божий. Впрочем, и аркады, в которые вписаны фигуры евангелистов на каролингских миниатюрах, отсылают не к архитектуре двора, а к портикам форума. Образ дома наслоится на этот исходный образ позже: романская церковь все еще желает видеть себя городом–крепостью. Тем не менее она прежде всего является жилищем: на тимпане церкви в Конке, где по правую руку от Христа–судии, с правильной стороны, царит спокойная упорядоченность, противопоставленная хаосу левой стороны, где нечестивцы попадают в пасть адову, выделяется один архитектурный символ: ниши, Распахнутые в огороженное пространство всеобщего мира и согласия, но при этом покрытые оберегающей их кровлей, как единое общежитие. В ту же эпоху Бернард Клервоский взывает к раю в сходных выражениях: «О чудный дом, что милее родных шатров», надежный оплот, где homo viator может обосноваться и обрести покой после многих лет изменчивой скитальческой жизни; вне всякого сомнения, рай — это жилище.
