Читать «История частной жизни Том 2 (Европа от феодализма до ренессанса)» онлайн - страница 3

Наконец, тексты и письменные документы начинают приоткрывать завесу над той сферой, о которой ранее до нас доходили только обрывки: ведь реализм завоевывает также и литературу. Фруассар рассказывает о повседневной жизни больше, чем Виллардуэн, роман постепенно освобождается от пелены грез, а архивы ближе к концу Средневековья все активнее снабжают нас документами — более «разговорчивыми», более пытливыми, позволяющими, как и новая живопись, увидеть то, что происходит за стенами домов, проникнуть за ширму, попасть внутрь и подсмотреть. Прежде всего это государственные документы, ведь уже в XIV–XV веках государство, более сильное и лучше вооруженное, стремится все подчинить своему контролю, а значит, добраться и до того, что у человека за душой, чтобы легче было вымогать и подавлять; государственная власть проводит расследования, требует признаний, разоблачает тайное. Пример тому — реестр инквизитора и будущего папы Жака Фурнье: именно из этого реестра Эммануэль Ле Руа Ладюри почерпнул все известные ему сведения о частной жизни крестьянства начала XIV века, и это лишь малая толика той массы расследований, которые велись после этой даты, кроха, волею случая не сметенная ходом времени. Конечно, в эпоху Монтайю борьба между властью, опирающейся на контроль и эксплуатацию, и частными лицами ужесточается, поэтому последние оказывают сопротивление и, дабы себя обезопасить, выстраивают «стену» частной жизни, неприкосновенность которой мы до сих пор так ревностно защищаем. Но за этой стеной начиная с XIV века количество информации также неуклонно растет, потому что частная жизнь все больше фиксируется письменно — ведь Для решения частных вопросов люди все чаще обращаются к нотариусу. Растет поток красноречивых для историка описей имущества умерших, брачных договоров и завещаний. И наконец, несколько позже в архивах появляются еще более информативные личные записи, письма, мемуары, памятные книги.

Настоящее откровение. Едва мы преодолели рубеж между XIII и XIV веками, как перед нами открылся пейзаж, до этого почти полностью погруженный в сумрак. Средневековье, которое кажется нам таким знакомым, которое выступает в качестве декораций исторических романов, имеющих сегодня оглушительный и даже пугающий успех, Средневековье наших мечтаний, Средневековье, которое грезилось еще Виктору Гюго и Мишле, со своей особой манерой чувствовать, любить, держаться за столом, со своими приличиями, внутренней жизнью, набожностью, — это Средневековье не похоже на Средневековье 1000 года или эпохи Филиппа Августа, это Средневековье Жанны д’Арк и Карла Смелого. В общем–то, можно снять кино об эпохе Людовика XI, не опасаясь избытка анахронизмов, но если действие происходит во времена Людовика Святого, лучше за фильм не браться. Так что структуру данной книги в значительной степени задает этот ярко выраженный рубеж — первая половина XIV века. То, что нам известно о более раннем времени, гораздо менее достоверно и фрагментарно.