Читать «История с Малыми Тмутараканями» онлайн - страница 3

— Свою зазнобу навестить не хочешь? До Хитрово довезешь, — усмехнулся Строгов.

Сын мельника больше не пробовал заговорить, а бывший экс-матрос, подложив под бок сена, тихонько затянул: «Раскинулось море широко и волны бушуют у скал, товарищ, мы едем далеко…»

На корме тряслись Кузьмич, Карпенко и Студент.

Иван Кузьмич Щербаков, являлся человеком мудрым и самостоятельным в житейских вопросах. Он успел много увидать, когда повоевал и в 1-ую, и в гражданку, против Колчака. Почти вся сознательная жизнь прошла на фронтах и в армиях: белой, потом красной. Как результат ни семьи, ни родни, одним словом бобыль — с задорным, вздернутым носом, длинными пшеничными усами, прокопченными табаком, грустными слегка прищуренными глазами. У него была медленная плавная речь, заполненная короткими паузами. «Человек должен подумать, а потом слово сказать». - говорил он, пыхтя самокруткой.

Между Кузьмичом и Студентом, опрокинувшись навзничь, лежал Петр Иванович Карпенко. Он был из Губернских волонтеров-добровольцев и по характеру был полной противоположностью Кузьмича. Петр Карпенко имел семью: жену и двоих детей, к его «несчастью» это были дочки. К несчастьям он также причислял наличие тещи и тестя, большой земельный участок и дом, возле железнодорожного полотна, подпрыгивающий, как курица, на насесте, от частого движения паровозов. Немного ленивый, глуповатый и нагловатый, а в общем спокойный и толерантный. Уже плешивую голову всегда скрывала кожаная кепка. Полные щеки и припухлый подбородок прикрывали трехдневная, еще не модная в то время, щетина. Гордый римский нос, был, чуть свернут, в сторону, после неудачного падения с дрезины, которой правил пьяный тесть — потомственный железнодорожник. После этого случая он любил говорить: «Тише едешь, дольше будешь».

Студентом несколько лет назад был долговязый, светловолосый и курчавый парень с тонким, иконописным, лицом. Вихрь революции сорвал его с первого отделения филологического курса славного Петроградского-Питерского университета. Позднее кронштадские матросы прилепили ему прозвище, как наиболее грамотному — Студент. «Уже не вечный» — отшучивался Юлиан Октавианович Сидоров. Имя было не бедой, а горем Студента. Буржуйское имя — Юлиан, непонятное отчество — Октавианович, которого он тоже стыдился, и все прикреплено к нормальной пролетарской фамилии — Сидоров. На все насмешки революционно настроенных масс по поводу своего имени и отчества Студент с гордостью отвечал, что его папа сталевар, это самая пролетарская профессия, и не его вина, что папе пролетарию нравилась еще с гимназии история древнего Рима.

— Кузьмич, — затянул песню, Карпенко. — Давай покурим? Кузьмич?

— Кури.

— Так одолжи махры, моя кончилась, — канючил Карпенко. — Я курить хочу.

— Я не хочу.

— Я хочу, Кузьмич? Одолжи…А, дьявол!

Телегу сильно тряхнуло на кочке, она въехала в дубовую рощу. Со всех сторон, словно стража, их обступили высокие молодые дубки, но за их молодыми кронами, проступали очертания их могучих, высоких и кряжистых родителей. Впереди начинался пологий спуск в широкий овраг, склоны которого заросли густым непроходимым кустарником.