Читать «Иверский свет» онлайн - страница 25

родившийся, чтобы слушать

среди прирожденных орать.

Заслуги мои небольшие,

сутул и невнятен мой век,

средь тысячей небожителей —

единственный человек.

Меня пожалеют и вспомнят.

Не то, что бывал я пророк,

а что не берег перепонки,

как раньше гортань не берег.

«Скажи в меня, женщина, горе,

скажи в меня счастье!

Как плачем мы, выбежав в поле,

но чаще, но чаще

нам попросту хочется высвободить

невысказанное, заветное...

Нужна хоть кому-нибудь исповедь,

как богу, которого нету!»

Я буду любезен народу

не тем, что творил монумент,—

невысказанную ноту

понять и услышать сумел.

Дорогие литсобратья!

Как я счастлив от того,

что средь общей благодати

меня кроют одного.

Как овечка черной шерсти,

я не зря живу свой век —

оттеняю совершенство

безукоризненных коллег.

ГИБЕЛЬ ОЛЕНЯ

Меня, оленя, комары задрали.

Мне в Лену не нырнуть с обрыва на заре.

Многоэтажный гнус сплотился над ноздрями —

комар на комаре.

Оставьте кровь во мне — колени остывают.

Я волка забивал в разгневанной игре.

Комар из комара сосет через товарища,

комар на комаре.

Спаси меня, якут! Я донор миллионов.

Как я не придавал значения муре!

В июльском мареве малинового звона

комар на комаре.

Я тыщи их давил, но гнус бессмертен, лютый.

Я слышу через сон — покинувши меня,

над тундрою звеня, летит, налившись клюквой,

кровиночка моя.

Она гудит в ночи трассирующей каплей

от порта Анадырь до Карских островов.

Открою рот завыть — влепилась в глотку кляпом

орава комаров.

ДРУГУ

Душа — это сквозняк пространства

меж мертвой и живой отчизн.

Не думай, что бывает жизнь напрасной,

как будто есть удавшаяся жизнь.

АСТРОФИЗИК

Вольноотпущенник Времени возмущает его рабов.

Лауреат Госпремии тех, довоенных годов

ввел формулу Тяжести Времени. Мир к этому не готов.

Его оппонент в полемике выпрыгнул из своих зубов.

Вольноотпущенник Времени восхищает его рабов.

Был день моего рождения. Чувствовалась духота.

Ночные персты сирени, протягиваясь с куста,

губкою в винном уксусе освежали наши уста.

Отец мой небесный, Время, испытывал на любовь.

Созвездье Быка горело. С низин подымался рев —

в деревне в хлеву от ящура живьем сжигали коров.

Отец мой небесный, Время, безумен Твой часослов!

На неподъемных веках стояли гири часов.

Пьяное эхо из темени кричало, ища коробок,

что Мария опять беременна, а мир опять не готов...

Вольноотпущенник Времени вербует ему рабов.

Нам, как аппендицит,

поудалили стыд.

Бесстыдство — наш удел.

Мы попираем смерть.

Ну, кто из нас краснел?

Забыли, как краснеть!

Сквозь толщи наших щек

не просочится сеет.

Но по ночам — как шов,

заноет — спасу нет!

Я думаю, что бог

в замену глаз и уш

нам дал мембрану щек,

как осязанье душ.

Горит моя беда,

два органа стыда —

не только для бритья,

не только для битья.

Спускаюсь в чей-то быт,

смутясь, гляжу кругом —

мне гладит щеки стыд

с изнанки утюгом.

Как стыдно, мы молчим.

Как минимум — схохмим.

Мне стыдно писанин,

написанных самим.

Далекий ангел мой,

стыжусь твоей любви

авиазаказной...

Мне стыдно за твои

соленые, что льешь.

Но тыщи раз стыдней,

что не отыщешь слез

на дне души моей.

Смешон мужчина мне

с напухшей тучей глаз.

Постыднее вдвойне,

что это в первый раз.

И черный ручеек