Читать «Иверский свет» онлайн - страница 17

И, обнявши за белую шею,

что-то шепчет на их языке —

то, о чем рассказать не сумею.

А потом они скрылись к реке.

эпилог

Мой муромский мюрид, простимся, мой колодник!

Я обещал собор. Я выстрадал собор.

Меж теплой стороной и стороной холодной

сквозит в стене дыра пробитая тобой.

Я говорю с тобой из теплого собора.

Зачем второй раз жить? А первый раз зачем?

Лампадкой ты горишь в мозгу Золотарева,

в мозгу моих друзей, читателей поэм.

Любая жизнь — собор. В моей — живые башни.

Одну зову я «Ты», другую — «Родион»,

и безымянный звон над башней самой зряшной,

собор — не Пантеон.

Распущен мой собор на волю, за грибами.

Горюют, пьют, поют. Назначен в сердце сбор.

Одна из башенок мотор разогревает.

Все это мой собор.

Меньшую башенку экзаменатор топит.

По баллам недобор для нашенских сорбонн.

Но в сердце у нее тысячелетний опыт —

куда профессору!..

Все это мой собор.

Бродите по земле, собор нового типа!

Между собой моей вы связаны судьбой.

За счастье вас любить — великое спасибо.

И это мой собор.

Пускай летят в собор напрасные каменья.

Из праздных тех камней сработаем забор.

Живу я, как пою — пою я, как умею.

Свобода — мой собор.

Однажды ошибаются саперы.

Шумит любовью жизнь. Но не лови ворон.

Горят огни лампад вселенского собора

и без лампад огни в соборе, во втором.

АВТОАРХИВНЫЕ ЗАМЕТКИ К ПОЭМЕ

В 1959 году в стихотворении «Прадед», описывая

Полисадова, я наивно знал лишь нашу семейную легенду

о нем. Что я знал тогда?

Мать моя помнила мою прабабку, дочь Полисадова.

Та была смуглая, властная, темноокая, со следами высо-

когорной красоты.

«Прапрапрадед твой — Андрей Полисадов, — писала

мне мама, — был настоятелем одного из муромских мо-

настырей, какого, не помню. Бабушка говорила, что его

еще мальчиком привезли, как грузинского заложника,

затем, кажется, он воспитывался в кадетском корпусе,

а потом в семинарии. Когда дети Марии Андреевны при-

ехали в Киржач, все говорили: «Грузины приехали.,.»

Помню, как, шутливо пикируясь с отцом, мать называла

его «грузинский деспот».

Приехав в Муром, опрашивая людей, разыскивая

ускользающую нить, я чувствовал себя а'ля Андроников,

только речь шла не о ком-то чужом, пусть дорогом —

поэте ли, историческом персонаже, — а речь шла о тебе,

о твоем прошлом, о судьбе. Было кровное ощущение

истории. Мне везло. Оказалось, что собор, в котором

служил Полисадов, — ныне действующий.

В ограде я обнаружил чудом уцелевшее нелриме-

ченное никем надгробье, с оббитыми краями и обло-

манным завершением. На камне было имя Полисадова

и дата смерти. Странен был цвет этого розоватого Лаб-

радора со вкраплениями — «со слезой». Он всегда ме-

няет цвет. Я приходил к нему утром, в сумерках, в ясные

и ненастные дни, лунной ночью — цвет камня всегда был

иным. То был аметистовый, то отдавал в гранат, то был

просто серым, то хмуро-сиреневым. Это камень-на-

строение. Или это неуловимый цвет изменчивого вре-

мени?

Постепенно все прояснялось. Родился Андрей Поли-

садов в 1814 году. Списки высланных после Имеретин-

ского восстания, подписанные Ермоловым, хранят имена

репрессированных. В 1820 году был доставлен во Вла-