Человек из Эльдорадо пир затеял до утра; Пусть танцуют все, пусть будут все пьяны:Денди местного разлива, банкометы, шулера, Перекупщики, лентяи, хвастуны,Размалёванные дамы с ненасытным блеском глаз — Нет, Клондайк еще такого не видал!Маклак Мэг сказала: «Выпьем за того, кто поит нас, За того, кто так удачлив и удал!»«Удалец» ответить хочет, поднимается с трудом — И мелькают, как в тумане, перед нимТравы сказочного Юга, напоённые дождём, Степь зелёная под небом голубым.Понял он, что не увидит этих трав и этих нив (А вокруг и шум, и гам, и круговерть),И, зловонное дыханье подлой жизни ощутив, Он становится суровым, словно смерть.Он встает (и сразу – тихо), говорит: «Мои друзья, В свой карман впустил я ваши руки сам,Я кормил вас в этот вечер, и поил вас тоже я; Что осталось? – лишь послать проклятье вам.Да, конец моим надеждам – что ж, я сам тому виной; Я растратил состояние свое.Вы доставили мне радость тем, что были здесь со мной, — Вам дарю я это, шлюхи и ворье!»И остатки состоянья, что хранил еще в мешке, Он швырнул с размаху – на пол, на столы;Словно зёрна, разлетелись самородки в кабаке, Жёлтой пылью засияли все углы.Гости замерли… Но тут же вся собравшаяся дрянь С криком бросилась за золотом под стол;Все дрались, как будто звери, и неслась по залу брань… А «счастливчик» хлопнул дверью и ушел.
V
Человек из Эльдорадо отыскался тем же днём — Труп лежал от кабака невдалеке;Весь покрыт замёрзшей грязью, куртка драная на нём, «Кольт» в руке и дырка лишняя в башке.А глаза остекленело ввысь глядели – оттого, Что в ледышку превратил его мороз,И оплакал горемыку друг единственный его — О тощавший и паршивый рыжий пёс.
Перевод С. Шоргина
Мои друзья
Убийца – тот, что повыше лежит, а тот, что ниже – вор;На койке между ними я, не рассказать, как хвор;Лежу пластом – болезнь и боль из всех сочатся пор.Мороз разукрасил ноги мои, что всеми цветами цветут;Скудная глина висит на костях, ткни пальцем – и капут;А десны – черное гнилье – с зубов потихоньку ползут.Уверен был – пришел мой черед; никак не мог понять,Что ж не сбегут они, меня оставив умирать,Иль не отравят, в конце концов, – ведь труп, ни дать, ни взять.Но нет; варили хвойный чай, и нянчили, как дитя;Убийца язвы мои обмывал и толковал, шутя;И вор голодал, чтоб мне сберечь еще кусок ломтя.Злодеи оба: я слыхал в ночном полумраке не раз —О прежних делах своих вспоминал убийца без прикрас,И вор о тех, кого сгубил, унылый вел рассказ.Я горький тот не забуду рассвет, его серый оскал кривой,Когда в шкуры зверья завернули меня, на сани взяв с собой,За сотню верст, на ближайший пост, зимней дорогой глухой.Не забыть, как они пробивали путь, этот сдавленный внутренний стон;И под снегоступами наста хруст, когда ломался он;Не хватало дыханья, и сердце мое рвалось толчками вон.И много раз я почти умирал, пробуждаясь к жизни едва;Над пустыней солнце катилось в огне, слепила небес синева,И слезы текли и глаза мои жгли, по щекам оставляя два шва.На ночевку вставали, лишенные сил, когда, съежившись, день угасал;И – о, эта сладость покоя! – и как, рассвета страшась, я дрожал;И как на измученных этих людей я утром зол бывал.Как я молил дать покой, покой: саван-снег – он ведь мягок так;Как я плакал и тех, что тащили меня, рыдая клял, как собак;Но тянули вперед, хоть мучительный гнет горбил спины и сковывал шаг.А дальше – один горячечный бред, и только б избавиться мнеОт безжалостных двух, что никак не дадут позабыться в последнем сне;Очнулся – конной полиции пост, и слепящей конец белизне.И вот – мой друг убийца здесь, и друг мой вор – тоже тут:В наручниках оба, злоба в глазах, хорошего не ждут;Но на Страшном Суде о них резюме пусть мне подготовить дадут.
