Читать «За журавлями» онлайн - страница 5

Песню эту скоро узнали и мужики. Авдей же, по совету учителя, уехал в город и пристроился там сцепщиком вагонов на станции.

* * *

Учился я хорошо, и когда окончил церковноприходскую школу, то хотелось мне учиться дальше. Отец с матерью долго гадали, отдавать меня или не отдавать в земскую четырехклассную школу, и решили не отдавать. Нечем платить.

— Поработаешь в хозяйстве, Федя, а там поглядим. Может, полегче будет, — успокаивала меня мать.

— Как же — будет… — плакал я. — Держи карман шире… Я в школу хочу…

— Перестань, — прикрикнул отец и достал вожжи, чтоб меня унять. Обычно в таких случаях мать отбирала у него вожжи, а тут не отобрала. Отец, конечно, унял меня, но в тот раз я сильно обиделся на мать.

* * *

Итак я стал работать в хозяйстве. Хорошо помню день, когда отец взял меня весной в поле, чтобы обучить пахать. Нашему старому коню Кобчику тяжело было таскать плуг, и отец все время хлестал его кнутом. Как сейчас вижу исполосованную крест-накрест потную спину Кобчика и его напрягшиеся до дрожи задние ноги. Отец хлестал Кобчика беззлобно, как бы помогая ему в работе. Ударив кнутом, любовно приговаривал: «Ну, милый, как-нибудь… тяни…» И Кобчик тянул.

Когда за плуг вставал я, то отец шел вместе со мной сзади. Я чувствовал на своих руках его большие теплые руки и слышал прерывистое дыхание. «Не заваливай… Не заваливай…» — подсказывал он. Это означало, что плуг я держал косо, наклоняя то в одну, то в другую сторону. Потом отец оставлял меня одного, и я допахивал борозду самостоятельно.

* * *

Наступил жаркий август 1914 года.

Я сейчас не могу точно сказать, кто первый принес это страшное слово, кажется, почтальон, но помню, как всполошило оно всю деревню: «Война!»

Узнал я об этом по плачу в избах, по воинственным выкрикам подвыпивших мужиков, по скорбным взглядам старух. На второй или третий день после объявления войны с Германией потянулись по пыльной дороге мимо еще не убранных полей под бабий плач телеги с мобилизованными мужиками. А еще через несколько дней начали отбирать пригодных для войны лошадей. Снова заплакали в избах. Горевали все: и бабы, и старики, и ребятишки, так привыкшие к своим кауркам, савраскам и звездочкам. Опустела деревня. Уныло стояли несжатые нивы ржи, поникли к земле уже пожелтевшие овсы, долго, до самых холодных осенних дождей, стояли неубранными поля с побуревшим льном. Да все и не успели убрать: в доброй половине дворов остались одни женщины, ребятишки да старики.

В первую же военную зиму обесхлебили многие. Пошел побираться, просить милостыню по чужим деревням дед Калакутин, старуха у него умерла, а сына взяли на войну. Скоро умер от тифа и он сам. Как сейчас помню его похороны. В избу пришло много соседей. У гроба стояла тетка Надежда с четырехлетним сынишкой Филькой, дальними родственниками старика, пришел поп Игнатий, помахал дымящимся кадилом, отслужил молебен. Когда он умолк, стало слышно, как верещал за печкой сверчок, единственное живое существо, оставшееся в избе после смерти старика.

* * *

Нашей семье повезло: отца по возрасту не взяли на войну. Иногда он хорохорился, говорил, что если бы его взяли, то он лихо бы бил германца, потому что солдат он бывалый, воевал десять лет назад с японцами. И был будто бы лучшим наводящим у себя на батарее.