Читать «Жизнь и произведения Сервантеса» онлайн - страница 38

С ногою уже в стремени, с тоскою смерти, великий вельможа, пишу я тебе это»

«Вчера мне дано было последнее напутствие, а сегодня я пишу другу эту записку. Время не терпит, тоска увеличивается, надежда уменьшается, и моя жизнь держится только желанием жить, и я хотел бы протянуть ее до тех пор, пока облобызаю ноги вашей светлости. Быть может, радость увидеть вас здоровым в Испании будет настолько велика, что вернет меня к жизни. Если же мне суждено лишиться жизни, то пусть исполнятся воля небес, но пусть ваша светлость знаете это мое желание и знаете, что имели во мне слугу, до того готового служить вам, что я был бы рад даже за пределами могилы выказывать вам мою преданность. При этом я точно пророчески радуюсь возвращению вашей светлости, радуюсь, видя, как на вас указывают пальцами, и еще более радуюсь тому, что исполнились мои надежды, основанные на славе ваших добродетелей.»

Это письмо, которое, по словам Лос Риоса, должно бы всегда иметь перед глазами вельмож и писателей, чтоб одних научить великодушию, а других признательности, доказывает, какую совершенную верность души Сервантес сохранил до последней минуты. Вскоре после того он совершенно ослабел и в субботу 23-го апреля 1616 г. скончался.

Доктор Джон Боуль остроумно заметил, что два прекраснейших гения этой великой эпохи, оба непризнанные своими современниками и отомщенные потомством, Мигель де Сервантес и Вилльям Шекспир, умерли в один и тот же день. Действительно, из биографии Шекспира видно, что он умер 23-го апреля 1616 г. Но надо принять в соображение, что англичане приняли грегорианский календарь только в 1754 г. и что до того они отставали в числах от испанцев, как русские и поныне отстаюут от всей Европы: следовательно, Шекспир пережил Сервантеса на 12 дней.

В своем завещания, где душеприказчиками его назначены были его жена донья Каталина де Паласиос Саласар и его сосед лиценциат Франциско Нунец, Сервантес сделал распоряжение, чтоб его похоронили в женском Троицком монастыре, основанном за четыре года то того на улице del Humilladero, в котором недавно постриглась его дочь донья Изабелла де Сааведра, выжитая из родного дома, вероятно, бедностью. Возможно, что эта последняя воля Сервантеса была исполнена, но в 1633 г. Троицкий монастырь del Humillader, перешел в новое здание на улице de Gantaranas, и неизвестно, что сталось с прахом Сервантеса, местонахождения которого не указывает ни одна могила, ни один камень, ни одна надпись.

Благодаря той же небрежности погибли и оба портрета, написанные с него Хауреги и Пачеко; сохранилась только копия первого. Она относится к царствованию Филиппа IV, великой эпохе испанской живописи, и одни приписывают ее Алонсо дель Арко, другие школе Висенте Кардучо или Евгенио Кахеса. Впрочем, кто бы ее ни написал, она вполне сходна с портретом, который начертал о себе сам Сервантес в прологе к своим Новеллам. Он предполагает, что один из его друзей должен поместить его портрет в начале книги и что под ним должна бы быть такая подпись: «Тот, кого вы видите здесь с орлиным лицом, каштановыми волосами, гладким и открытым лбом, живыми глазами, загнутым, хотя и пропорциональным носом, серебристой бородой (еще нет и двадцати лет, как она была золотистая), большими усами, маленьким ртом; немногими зубами, потому что их только шесть спереди, да и то нехороших и некрасивых, потому что не соответствуют один другому, с туловищем, составляющим середину между двумя крайностями, не большим и не маленьким; с светлым цветом лица, скорее белым, чем смуглым; несколько сутуловатым в плечах и не очень легким на ногу, – это автор Галатеи, Дон-Кихота Ламанчского… и других произведений, обращающихся на улицах, заблудившихся и не носящих быть может, имени их автора. Его называют обыкновенно Мигеля де Сервантес Сааведра.» Затем он говорит о своей изуродованной при Лепанто руке и так заканчивает свой портрет: «Но так как этот случай мне не представился, и я остался с пустым местом без лица, то мне остается заявить о себе своим языком, который хотя и заикается, но не заикнется сказать правду, которую могу выразить даже знаками.»