Читать «Жизнь и произведения Сервантеса» онлайн - страница 35

Но это последнее удовольствие доступно лишь тем, кто читает книгу в оригинале, а таких мало за пределами Пиренеев. Прошло то время, когда по-испански говорили и в Париже и в Брюсселе, и в Мюнхене, и в Вене, и в Милане и в Неаполе; когда это был придворный, дипломатический и аристократический язык: теперь французский язык играет ту же роль. Но за то всякий может прочитать Дон-Кихота на своем родном языке: ни одна книга столько не читается и не переводится. Ее переводят и в России, и в Дании, и в Голландии, и в Греции, в Германии ее перевели Тик и Зольтау: в Англии существует десять переводов: Шельтона, Гейтона, Варда, Джарвиса, Смоллетта, Озелля, Мотте, Вильмонта, Дерфени Филипса; кроме того, на эту книгу написал комментарии Джон Бауль; в Италии было, наверное, столько же переводчиков, начиная с Франчиозини до анонимного переводчика 1815 г… для которого гравюры составил Новелли. Во Франции их еще больше, если считать все переводы, начиная с кратких переделок Цезаря Удена и Россе и кончая переводами, появившимися в нынешнем столетии. Самый лучший или, по крайней мере, самый популярный перевод сделан в половине прошедшего столетия Филло де Сен-Мартеном. В предисловии, написанном к этой книге в 1819 г., говорится, что один этот перевод выдержал во Франции, уже пятьдесят одно издание. Этот беспримерный успех доказывает громадные достоинства оригинала и вечно новый, все возростающий интерес, возбуждаемый им из поколения в поколение. Каким могучим жизненным началом должен быть одарен Дон-Кихот или, лучше сказать, какая на нем должна быть печать бессмертия, если он так славно противостоял всем искажениям переводчиков. Книга эта была написана слишком умно и искусно, чтобы быть понятой всеми: автору нужно было сбить с толку всех, даже ищеек инквизиции. Поэтому в книге столько ловких выражений, столько тонких намеков, легких насмешек и искусных уверток, к которым Сервантес прибегал, чтобы скрыт от глаз инквизиции чересчур смелые, насмешливые и глубокие мысли, которых нельзя было высказывать прямо. Уже двести лет назад Дон-Кихота приходилось читать, как эпитафию лиценциата Педро Гарсиаса, и действовать, как студент в прологе к Жиль-Блаза, т. е. поднять камень, чтоб узнать, какая душа в нем зарыта. Теперь же в особенности трудно понять смысл всего, когда намеки на современность стали непонятны: остались только слова, а мысль ускользает, и даже сами испанцы не всю книгу понимают, нужен ключ, а ключ можно найти только в комментариях, недавно составленных Боулем Целлицером, испанской академией, Фернандецом Наварреттом, Лос Риосом, Арриетой и Клемансеном. Ни один переводчик еще не пользовался их указаниями для выяснения Сервантеса себе и другим.

Работая в шестьдесят лет слишком со всем пылом и рвением молодого человека, Сервантес писал зараз несколько больших сочинений. В благородном и полном достоинства посвящении, обращенном им в октябре 1615 г., при второй части Дон-Кихота к покровителю своему, графу Лемосскому, он обещает скоро прислать ему другой свой роман, Персилес и Сигизмуда (Los Trabajos de Persiles y Sigismunda). При других случаях он обещал в то же время вторую часть Галатеи и два новых произведения, не известно какого рода, Бернардо и las Semmas del Jardin. От этих трех последних не осталось и отрывка, что же касается Персилеса, то он был напечатан вдовой Сервантеса в 1617 г. Странное дело! Сервантес в то самое время, когда убивал рыцарские роман стрелами насмешки, и тем самим пером, которое метало эти смертоносные стрелы, писал почти такой же безразсудный роман, как те, которые помутили рассудок его гидальго. Он в одно и то же время критиковал я восхвалял, подражая тем, которых осуждал, и первый впадая в грех, который проклинал. Еще страннее то, что именно этому произведению он отдавал предпочтение и расточал похвалы, подобно тем отцам, которых слепая любовь заставляет предпочитать болезненный плод их старости здоровым старшим детям. Говоря о Дон-Кихоте со скромностью, почти со смущением, он торжественно возвещает миру свое чудо Персилеса. Роман Персилес и Сигизмунда, который не знаешь с чем сравнить и к какому роду отнести, потому что он соединяет в себе все роды, не принадлежа ни к одному, представляет собою ряд сцепленных, как в интриге Кальдерона, эпизодов, причудливых приключений, неслыханных случайностей, невероятных чудес, ложных характеров и непонятных чувств. Сервантес, такой точный и верный живописец физической и нравственной природы, хорошо сделал, что перенес действие в гиперболические сферы, потому что это мир вымышленный, безо всякого отношения к тому, который был у него перед глазами. При виде этого разврата великого ума, в котором можно найти материал для двадцати драм и ста рассказов, невозможно не удивляться воображению почти семидесятилетнего старика, все такому же богатому и плодовитому, как воображение Ариоста; невозможно не удивляться этому всегда благородному, изящному, смелому перу, прикрывающему нелепости рассказа роскошным убором языка. Персилес изящнее и более обработан, чем Дон-Кихот: некоторые места его представляют образец законченности стиля, и это, быть может, самая классическая из испанских книг. Ее можно сравнить с дворцом, построенным целиком из мрамора и кедра, но без плана, непропорционально, бесформенно и представляющим, собственное говоря, не архитектурное произведение, а кучу драгоценных материалов. Когда видишь сюжет книги и имя автора, предпочтение, отдаваемое им этой книге перед всеми другими своими сочинениями, и выдающиеся достоинства, так щедро рассыпанные им там, то с полным правом можешь сказать, что Персилес одно из величайших заблуждений ума человеческого.