Читать «Живые не сдаются» онлайн - страница 85

Сначала, когда бежали, прятались, ожидали прихода карателей, голода не чувствовалось. Теперь спазмы стали сжимать живот, во рту пересохло, побаливала голова. Но надо ждать ночи. Тогда, если будет все спокойно, можно пуститься «в раздобытки».

Бакланов и Соседко понимали, что здесь им придется сидеть долго. До крайности истощенные, они не смогут пройти и двух километров. А дорога впереди длинная и нелегкая. Да и пускаться в путь раздетыми, босыми, когда ночью мороз доходит до восьми— десяти градусов, равносильно самоубийству.

Минул полдень. На улице по-прежнему неспокойно: слышится пальба, эсэсовские команды.

Фашисты рыскают повсюду, вылавливая беглецов.

Иван Иванович осторожно раздвинул солому и увидел над головой желтоватый лучик света. Небольшое оконце, перекрещенное железными прутьями решетки. Совсем рядом, метрах в пятидесяти от усадьбы, проходит хорошо наезженная зимняя дорога. Дальше простирается ровное заснеженное поле. Справа, невдалеке от зимника, точно островок в белопенном море, виднеется одинокая крестьянская усадьба. За обширным фруктовым садом прячется островерхая крыша жилого строения. Кроны деревьев поникли под тяжестью наледи, хлопьев снега. Примерно в полукилометре от этой усадьбы еще такой же одинокий островок, а дальше — третий. За ними опять поле ровное, а на горизонте, упираясь зубчатыми макушками сосен в прозрачное небо, синеет бор. Неподалеку от леса, точно из-под земли, вырываются клубы черного дыма. Бакланов вспоминает все перипетии своего ночного побега, мысленно идет назад. Обратный путь приводит его как раз туда, где‚ дымит труба. Это Маутхаузен. Там сейчас не остывают печи.

Бакланову приходят на память слова эсэсовского офицера, сказанные в нюрнбергской гестаповской тюрьме: «Мы теперь запрячем тебя туда, откуда уже никогда не убежишь. Оттуда один выход — через трубу крематория вместе с дымом».

А вот и просчитался гитлеровец... Убежал! И не один, всем блоком.

Раздался скрип колес. Кто-то ехал дорогой. Вскоре показалась одна повозка, а следом — другая. Громадные брабансоны едва тащили тяжелые возы. На телегах, как дрова, набросаны трупы. По обрывкам сохранившихся кое на ком полосатых курток можно понять, что везут пойманных товарищей. За последним возом, привязанный веревкой за ноги, по снегу тащился труп.

— Придет час возмездия, гады, — шепчет Бакланов. — Володя, погляди в эту дырку, — позвал он Соседко.

Владимир подполз, припал к щели. Но тут же отпрянул, заделал ее соломой.

Их нора теперь представляла удобное, а главное, относительно теплое убежище. Её разделали внутри так, что можно было свободно сидеть. Выход наверх забили соломой.

— Теперь бы попасть в Чехословакию, — задумчиво сказал Соседко. — Там я все пешком исходил. Друзей в Чехословакии богато имею... Партизанил с ними. Фашистов били... Оттуда и в это пекло угодил.

— А ты разве не из концлагеря попал в двадцатый?

— Не-е-е... Я, друже, только в самом начале, как в плен раненым захватили, в концлагере находился и то недолго... Трохи поправился, утек. Пробрался в Чехословакию. Тут добрые люди и свели меня с местными партизанами. Гарные хлопцы чехи, хотя есть и сволочи, вроде Мишки-татарина. Воевал вместе с партизанами больше года. Как-то направило командование отряда по селам группу партизан, чтобы собрать провизию. Я попал в охрану продотряда. Население там такое, что готово отдать партизанам последнее. Надавали всего: и хлеба, и масла, и крупы, и сала, и мяса и яиц. Несколько грабарок нагрузили. Коней своих крестьяне запрягли для того, чтобы весь провиант в лагерь доставить. Но кто-то донес фашистам. Мы приняли бой. Наши хлопцы, что в лесу находились, услышали стрельбу, на подмогу примчались. Обоз отбили, фрицев богато поухлопали. Меня даже ранило тут. Не бросили хлопцы, в лагерь с собой увезли... Раны мои разболелись, гноиться начали. Какое лечение в лесу, сам знаешь. Тогда командир решил отправить меня в село и поместить к верному человеку. Доктор в том селе жил. Наведывался часто, лечил. А когда я стал поправляться, хозяин, что своим считался, выдал меня фашистам. Забрали. Били жестоко. Пытали — страх один. Все допытывались о партизанах: сколько нас, какое вооружение имеем, где лагерь?