Читать «Жадина» онлайн - страница 122

Я ощущаю, что слабость моя вызвана не только нахождением под землей, но и потерей крови. В стеклянном бутоне плещется моя кровь, и первым моим рефлекторным порывом является желание выпить ее. Я чувствую, какой я голодный, но не уверен, что смогу сейчас хоть что-нибудь прожевать.

Силы, которые я нашел в себе, чтобы шевелиться в первые секунды теперь тают, словно бы движение стоило мне всей энергии, которая во мне оставалась. Но я не чувствую себя умирающим. Только предельно изможденным, настолько, что это практически невероятно, потому что я еще не думал о том, что тело мое может так уставать. Но я живой, ощущающий, и кровь во мне разгоняется, не в последнюю очередь от предельного волнения, которое я испытываю.

— Мы все знаем, — говорит папа. Он в сторону Грациниана даже не смотрит, словно бы говорит с кем-то другим.

Я думаю, что папа зря все это рассказывает, что в детективах за такие слова все время убивают людей. Грациниан рассматривает Кассия и маму, и я хочу уловить в этом оттенок голода, но у меня не получается. Темный его, блестящий взгляд кажется мне печальным. Он стоит совсем рядом, так что умей я сейчас протянуть руку, непременно бы коснулся его. И от этой близости вся его тоска становится мне очевидна, хотя зубастая улыбка не оставляет его лица.

— Хорошо, — говорит он, запрокидывая голову неудобным, болезненным образом, смотрит на папу, который на него не глядит. — Предположим, твой преторианский друг отрежет мне, скажем, руки и голову, а моя милая подружка Октавия вгонит мне в сердце свой золотой нож. И? Что это, в принципе, изменит? Ваш мальчик свободен, наша девочка…

Он замолкает. Я вижу мамины руки в лилиях, застилающих мне взгляд. Она крепко, до белизны пальцев, сжимает золотой с рубинами нож. Наверное, он местный, по крайней мере рукоять кажется мне узнаваемо восточной.

— Мы несколько злимся, — говорит Аэций. — Не нужно ведь пояснять, почему?

Папа вправду интересуется, совершенно готовый к любому ответу, и эта его очаровательная черта, совершенная непосредственность, сейчас кажется мне жутковатой.

— И взволнованы, — говорит Грациниан. — Совсем не сомневаюсь. Готов принести свои глубочайшие извинения.

— Серьезно? — спрашивает Кассий, и я радуюсь его хриплому голосу. — За то, что хотите раздолбать наш классный мир?

— А ты ему доверяешь, — говорит Грациниан, но к кому он обращается, папе или маме, теперь непонятно. — Да-да, понимаю, они как члены семьи или вроде того.

Мне не нравится, что он говорит о Кассии как о собаке, хотя преторианцы и называют себя псами. Люди, которые играют в карты, не показывают ни взглядом, ни жестом, когда они удивлены. Грациниан, наверное, очень любит карты. Я понимаю, что он не мог знать, что я связался с мамой, что удивлен и присутствием здесь моих родителей, и их осведомленностью, но по лицу его этого никак сказать нельзя.

Мама выглядит такой взволнованной и испуганной, а Грациниан таким спокойным, что кажется, будто их вырезали из разных фотографий и наклеили рядом, настолько они рассинхронизированы в этот момент. А обычно бывает, что люди, разговаривающие на одну тему, пусть и проявляют разные эмоции, но направлены они словно бы в одну точку. Здесь все совсем по-другому. Папа целится в человека, которого нет рядом, Грациниан ведет светскую беседу, мама сжимает нож и страшно переживает, а Кассий говорит: