Читать «Жадина» онлайн - страница 119

Вот почему она здесь, и вот почему она здесь одна. Мама похожа на человека, который вошел в клетку ко льву, но знает, что лев уляжется возле его ног.

— Ты закончил? — спрашивает мама. Глаза у нее блестят от злости, не от слез, но под ними так красно, словно она из нашего народа.

Я говорю:

— Мама.

Она дергается, на секунду я боюсь, что она, как канатоходец в середине пути, потеряет равновесие и рухнет вниз. Но мамина рука остается твердой, мама только кусает губы.

— Ты в порядке, милый?

— Да, — выдавливаю я из себя, хотя шевелиться все еще почти невозможно, говорить фактически тоже, а вот мысли начинают течь.

Грациниан смеется.

— Удивительная любовь к отпрыску твоего врага.

Но мама — отличный канатоходец, ему ее не провести и не схватить.

— Пожалуйста, Грациниан, я не хочу слушать моральные суждения человека, который причастен к похищению моего сына.

— И воскрешению твоей сестры.

Мамин язык скользит по полным, бледным от волнения губам.

— Следующий, — говорит она. — Здесь Юстиниан и Офелла, я это знаю. Пожалуйста, вытащи их.

— Знаешь, Октавия, слабость, маскируемая смелостью, очень опасна.

Но мама ничего не говорит, Грациниан дергается от ее движения, видимо, лезвие упирается в него сильнее, он улыбается, словно мама делает с ним нечто эротическое.

— Знаешь, милая, как я обожаю тебя в такие моменты? Тогда ты хоть каплю на нее похожа. Тебе ведь это тоже нравится?

Но Грациниан не только болтает, он вскидывает руку, морщится, видимо, ощущая, как мамино лезвие, готовое пронзить его сердце, пропарывает кожу. Тени на его лице, подчеркнутые косметикой, придают ему не только искусственную, словно бы скульптурную красоту, но и еще более болезненный вид, в то же время в этой мертвенности, в желтых его, нечеловеческих глазах, плещется сила. Грациниан разводит пальцы, словно хочет размяться перед игрой на музыкальном инструменте, и я слышу, как отзывается на это простое движение земля.

Расходится, расплескивается, разрывается. Я думаю, мы ведь были совсем рядом, но совершенно не чувствовали друг друга. Где Ниса, думаю я, но ничего не могу сказать. Я хочу увидеть Офеллу или Юстиниана, но едва могу шевелиться, в каждой точке тела по тысяче иголок. Намного хуже, чем когда отлежишь руку или ногу, заснув в неудобной позе. В конце концов, мое тело не двигалось четыре месяца, и я удивлен пульсации крови в каждой моей конечности.

Я слышу, как кто-то хрипит, но точно не распознаю, кто. Вряд ли мы вскоре будем в силах обменяться впечатлениями. Мама ждет некоторое время, лицо ее холоднее некуда, так она зла. Она бесстрашная и очень яростная, настолько, что кажется мне чужой. Такой я ее не помню. Наконец, мама говорит:

— Ты в порядке, милая?

Офелла пищит что-то невнятное, мама хмурит брови, лицо ее приобретает детское, жалостливое выражение, и тут же она шипит:

— Теперь Юстиниан.

Я думаю, что мама сейчас, как в плохом фильме, скажет что-то вроде «только дай мне повод», но она говорит:

— Пожалуйста.

Пожалуйста, говорит она на самом деле, не давай мне повода. Теперь, когда первое впечатление сменилось благоразумным наблюдением, я вовсе не уверен, что мама может убить человека, даже давно мертвого. И хотя она выглядит так, будто готова, я все-таки хорошо знаю ее.