Читать «Ещё поживём» онлайн - страница 4

…Он вышел утром из дома, жалкой хижины бедняка. Где же ещё гнездиться добродетели? Он был простым пастухом. Ох, уж эти мне пастухи — и здесь нечто, претендующее на вечность и многозначительность. Пастыри и стада их.

Итак, он вышел из дома. Жена, наверное, ещё спала, или нет, жёны встают обычно раньше своих непутёвых мужей. Она встала, когда было ещё темно, развела огонь в очаге, напекла лепёшек, налила в кувшин немного козьего молока… Может быть, помолилась какому-нибудь богу. В разные времена и боги разные. Тогда было много богов. Суровых и не очень. Строгих и беспутных. Столько богов — ровно, сколько людей в этой чудесной, заманчивой, непостижимой — из нашего сегодняшнего запустения — стране. Как жаль, что эту причудливую заросль, населённую нимфами и наядами, прочими весёлыми существами, сменила нынешняя казарменная строгость форм с довольно примитивным содержанием. Дикое совершенство исчезло навсегда.

Итак, он вышел, возможно, дожёвывая на ходу свой скудный завтрак. А может, повеселев от доброго глотка вина, насвистывал задорную песенку. Или, наоборот, был мрачен и напряжённо думал о доме, долгах, о жене, которая так рано растеряла свою девичью прелесть. Трудно сказать. Во всяком случае, это был деловой человек, нет, лучше — человек при деле, то есть. Не бездельник, точнее. Уж не явный, ведь у него было стадо, о котором он заботился, и которое являлось единственным источником пропитания его семьи. Известно одно — человек этот был шустрым, любил позыркать по сторонам, впрочем, у пастухов для этого всегда есть время. Каким же он был из себя? Скорее, пожилым и почтенным, чем молодым и зелёным. Молодости свойственно легкомыслие и некое жестокосердие, а этот пастух не мог быть жестоким, иначе он не совершил бы того, что совершить ему предстояло. Вообще, это был цельный характер, который не дешевит по мелочам. Пастухи народ нелюдимый и закалённый, им не привыкать к одиночеству. Они молчаливые и мрачноватые, уверенные в себе люди. Замкнутые, как вода у плотины в период дождей — к таким лучше не соваться с ерундой, можно нарваться на неприятности. Итак, он был пожилым, но ещё крепким, жилистым, с увесистыми кулаками. И ещё, наверно, счастливым, а что ему было печалиться: подозвал собаку, дал ей кусок лепёшки, прикрикнул на тощих своих овечек, посмотрел куда-нибудь в даль, и всё — полный порядок. Небеса чисты, на душе спокойно, боги мудры и благосклонны. Нет, пусть лучше боги будут заняты своим, не до того им, да и вообще. Свяжись с ними — мокрого места не останется. Так, пустота одна, как будто ничего и не было, но всё возвращается на круги своя, и шоу продолжается. Вопреки всему…

Короче: под ногами на траве лежал и плакал ребёнок. Маленькая, безобидная пташка с жалобно раскрытым клювиком. Сопливый, грязный, орущий… А может быть, радостно улыбающийся неведомому пришельцу, которого он — о, боги — уже признал за отца. Пастух испугался, пришёл в восторг, окоченел от изумления. Этот младенец, как выигрыш в кости, пусть даже скромный, наполнил его душу тихим счастьем. Ветреные боги не забывали его, он отмечен ими, они его любят, а это, это… говорит о многом. Хотя бы о том, что этот дар не стоит присваивать. Чтобы торжество от свалившейся внезапно удачи было более полным, ребёнка нужно отнести царю. Царь страдает, боги наделили его бесплодной смоковницей, а отсутствие наследников, как известно, открывает врата в царство хаоса. Он будет рад подарку. И этот шанс, может быть, единственный. Пусть дар богов и их благосклонность к нему, простому смертному, соединятся с милостью царя, а милость обязательно будет, куда ей деться, царь отблагодарит его, своего раба, и отблагодарит, естественно, по-царски. И царская награда будет, в некотором смысле, переводом непонятного для него языка олимпийцев, их особого внимания, на обычный человеческий язык. Да и лучше не впутывать в эту историю олимпийцев, кесарю — кесарево, как говорится, и волки сыты, и овцы целы. Разделить дар с властями предержащими — это ли не радость для непосвящённого. А мог бы и не так поступить, отыскав младенца, мог сделать его своим сыном или своим рабом, чтобы потом выгодно продать финикийцам на рынке в Афинах. Нет, так с дарами всевышних не поступают. Презрение олимпийцев, а затем неизбежная расплата, вот что ожидало его в этом случае. Дар — о, неизвестность — необходимо было переадресовать земному властителю, иначе ноша могла оказаться не по силам, а царь, он — избранник, ему и толковать с богами. Древние боги были ненадёжны, коварны и злы, доверия к ним не было, вот что. А что же это за боги, если им нельзя доверять? Так и сгинули постояльцы Олимпа.