Читать «Дунай в огне. Прага зовет» онлайн - страница 174
Иван Владимирович Сотников
— Ура, русские!
— Вивио совет!
— Эльен демокрация!
— Салют Москва!
— Ать жие Руда Армада!
— Сенкью, русские!
— Траяска Совет!
— Родные, спасители, герои, ура!..
А когда солдаты бросились на проволоку и стали рубить ее, вся эта разноплеменная масса кинулась навстречу своим освободителям.
Пожилой исхудалый француз с совсем седой головой, схватив за руки Павло Орлая, долго не выпускал их:
— О, Совет! Сталинград! Же ву при! О, спасибо!..
— Ничего, папаша, ничего, живи себе, будь здоров. Помни только, за счастье бороться надо.
— О, да, да! — кивал тот головой в такт каждому слову солдата, хоть едва ли понимал весь смысл их. Но он уверен, русский не может, ничего не может сказать ему нехорошего и неверного, раз он дает ему самое главное и дорогое — свободу и жизнь.
Тонкий маленький итальянец никак не хотел выпустить из объятий Веру Высоцкую, которая так терпеливо слушала его скоропалительную речь. Черный как смоль грек завладел Демжаем Гареевым и уж в который раз обнимал молодого казаха.
— О, друг, большой друг!.. — твердил он по-русски, видимо, единственно известные ему слова, беспрестанно мешая их с греческими и латинскими словами: виктория, победа, салют, о, аргус!
Матвея Козаря остановил бывший польский солдат:
— Естем жолнежэм, естем жолнежэм, — повторял он, расспрашивая, можно ли ему теперь возвратиться в новую польскую армию.
Березина поймал высокий сухопарый англичанин. Он очень рад, что советский офицер понимает по-английски, и все объяснял ему свою судьбу. Он простой лондонский рабочий-металлист. Его ждут жена и две дочери. Сам он сражался в Дюнкерке. Черчилль отвел все дивизии, а три оставил на съедение немцам, чтоб была видимость борьбы за Францию.
— Мое сердце навеки с вами, — повиснув на шее у Румянцева, все твердил ему по-немецки молодой голландец. — Советский Союз — свет, люмен, солнце! Советская армия — армия геркулес.
Русские девушки окружили Голева и без конца расспрашивали, можно ли им идти домой, не надо ли каких документов. Старый уралец долго ходил от группы к группе, все высматривая свою Людку.
Березин встал на повозку и с импровизированной трибуны обратился к тысячной толпе, вызволенной из фашистской неволи. Он заговорил сначала по-русски, затем по-английски, и его слушали, затаив дыхание. Слово правды, которая так редко прорывалась за колючую проволоку, теперь звучало пламенно и открыто, обещая людям жизнь, мир, счастье, и в ответ подолгу не смолкало штормовое «ура» и без конца повторялись слова привета и благодарности: салют, эльен, вивио, ать жие, наздар, рот фронт, виват, ура!
Всю дорогу только и разговору, что об освобожденных, об их судьбе и их будущем.
— Всем тяжела неволя и всем нелегко, а вашим людям всех труднее, — говорил Березину Стефан Янчин. Его партизанские роты все еще следуют с полком и на пути в район действия чехословацкого войска на деле постигают советскую тактику современной войны.
— Почему труднее? — переспросил Григорий, шагая рядом.
Мысль Янчина не сложна. Люди из капиталистических стран не знают истинной свободы. Они и на «свободе», что в тюрьме без решетки, тогда как советские люди немало пожили по-настоящему свободно, и им труднее за решеткой. Может, и труднее, согласился Березин, однако у них крепче закалка, они сильнее духом, а раз так, они и вынесут большее, вынесут невыносимое, чего не выносит никто. Затем речь о другом — о буржуазных свободах. Их было немало в довоенной Чехословакии.