Читать «Донесённое от обиженных (фрагмент)» онлайн - страница 98

...Взглянем теперь, как Голштинский Дом влиял на православие. Сделавшись российским самодержцем, Пётр Третий по закону стал и главой Русской Православной Церкви. За несколько лет до того он принял православие, к чему не отнёсся всерьёз: по обыкновению в церкви во время службы смеялся над священником. Он оставался тем, кем и был - протестантом, - и, заняв престол, вознамерился, как пишет Соловьёв, "переменить религию нашу, к которой оказывал особое презрение". Монарх собирался уничтожить иконы в церквях, хотел обязать священников бриться и одеваться, как пасторы у него на родине. Он слишком уж переходил за рамки, как и в других пронемецких предпочтениях. Облагодетельствовав, к своей выгоде, русское дворянство, в ином самодурски-брыкливо выказывал норов, почему его и сменила супруга немка благоразумная, дальновидная и расчётливая. Она оставила в покое бороды и облачение священников, иконы, но, как и её муж дотоле, стала с немецким уважением к прямой силе возвеличивать шпагу в ущерб рясе. Пётр Третий успел утеснить духовенство и имущественно - Екатерина же пошла тут гораздо дальше. Она последовательно отнимала у монастырей угодья и крестьян (отняла сотни тысяч) и награждала военачальников (не в последнюю очередь, иностранцев), фаворитов, немецких родственников, а когда митрополит Ростовский Арсений в своём послании к ней выступил против, его по её повелению расстригли и заточили пожизненно. Екатерина закрепила запрещение Петром Третьим домовых церквей, хотя в этом было, как пишет Сергей Платонов, "принципиальное неудобство: выходило так, как будто православный государь воздвигал гонения на церковь". Вопрос, весьма и весьма заслуживающий рассмотрения. По обычаю, который вёлся из глубокой старины, домовая церковь была всегдашней принадлежностью всякой зажиточной усадьбы, даже городского богатого двора и представляла собой отдельную маленькую избу с бедным иконостасом, деревянной утварью. Приглашался нанятый на площади на одну службу, или на одну требу, полуголодный "безместный" священник и надевал облачение из домотканого небелёного холста. Он же исповедовал и причащал немногочисленную паству, крестил младенцев, соборовал отходящих в мир иной. Чем легче было завести, читаем мы у Платонова, и чем дешевле было содержать "свою" церковь, тем сильнее и распространённее было стремление именно к "своей" церкви. "Против этого глубоко вкоренившегося в быту стремления и встал Пётр Третий". Сказалась ли тут его вздорность, мелочность, как полагают историки, его "голштинской выучки душа"? А если предположить, что меру ему подсказали? Недаром её оставили в силе Екатерина и кто царил за нею... Священник "при месте", имеющий приход, был связан клятвой верности царю и обязывался нарушать тайну исповеди "во всех случаях, когда относилось ко вреду Августейшей Особе". "Безместный" же пастырь выпадал из-под постоянного надзора и не имел, что терять. Он мог разносить по домовым церквям нежелательное, ту же истину, что на престоле - немец: оттого и притеснения, непосильные поборы, неправда и не дают народу выбраться из нужды - тогда как немцам почёт, живут они своими сёлами на русской земле, свободные и богатые. Голштинскому Дому было определено опасаться такого рода просветительства и ужесточать "оказёнивание" религии. Религиозное чувство принижалось, обрекалось на угасание - но и как иначе? Могли ли наверху относиться всерьёз к вере рабов, которых лишили даже права жаловаться на господ? Сергей Аксаков в "Семейной хронике" рассказывает, как в екатерининские времена помещик, переселяя крепостных, оторвал их от церкви, в которой они крестились и венчались. Они, читаем, обливались "горькими слезьми" - им предстояло жить в местах, "где, по отдалённости церквей, надо было и умирать без исповеди и новорождённым младенцам долго оставаться некрещёными". Крестьянам это "казалось делом страшным!.." Вот тут-то бы и спасла своя домовая церковь! Что церковь "казённая" была не совсем своей, показывает Толстой в "Хаджи-Мурате" (это уже правление Николая Первого). Солдат Авдеев умирает от раны в крепости (заметим, она не осаждена, в ней течёт обыденная армейская жизнь) - а полкового священника возле умирающего нет. Пришли друзья-солдаты, и Авдеев произносит фразу замечательной смысловой нагрузки: "Ну, а теперь свечку мне дайте, я сейчас помирать буду". Толстой добавляет деталь, столь же заострённо-глубокую: "Ему дали свечу в руку, но пальцы не сгибались, и её вложили между пальцев и придержали... фельдшер приложил ухо к сердцу Авдеева и сказал, что он кончился". Вот так - без исповеди! без слова Божьего. Зато семье отписали, что солдат погиб, "защищая царя, отечество и веру православную".