Читать «Дом 4, корпус «Б»» онлайн - страница 34

— Нет, это ты можешь.

— Ну так что же?

— Я рада, знаешь, но… — Люба схватила Вику за пуговицу пальто.

Вика чуть-чуть отступил.

— Извини, я испугался. Некогда вот так на дворе казармы схватил меня ефрейтор и крикнул: «Это называется, пуговица пришита? Вот это? Держится на соплях. Перешить!» Как рванет — вырвал пуговицу и бросил. Ты так не сделаешь, правда?

— Слушай! — шепнула Люба. — При одном условии. Понимаешь, я не хочу продолжить свою жизнь, не хочу продолжить свою жизнь детьми! Мы с тобой не имеем права заводить детей. Если у нас будут свои дети, твоим придется стать еще самостоятельнее, чем сейчас. Я не смогу заботиться о них. Я стану твоей второй женой, если ты обещаешь быть достаточно интеллигентным…

Вика снова испугался. Не потому, что Люба хотела, как тот ефрейтор, оторвать у него пуговицу и бросить, чтобы ему пришлось покупать себе новую и кое-как пришивать. Нет, дело было не в том — он испугался другого. Он вспомнил свою бывшую жену. Она живет плохо. Из-за своих новых детей — как смешно это звучит! — из-за своих новых детей она перестала заботиться о детях от первого мужа, а ее новый муж тоже портит себе нервы. А вот Люба не хочет иметь детей, не хочет новых, чтобы не перестать заботиться о других. Только из-за этого решила не иметь своих детей? Решила у него и его детей сломать и выбросить костыли? Господи, как мы будем с ней жить? Нормальная ли она вообще? Может, хитрая, как лисица? Вот так заманит его — и потом нарожает новых детей, своих? У женщин волос долгий, а ум короткий — они плодят и плодят детей, еще и еще, как будто их мало, покупают коляски, расцвечивают улицу белыми и цветными тряпками… Вот и Люба, глядишь, заведет своих детей и перестанет заботиться об этих… Что будет с Ферко, с Эвой? Пойдут хлопоты с коляской и с колясками, лифт в доме маленький, часто ломается, коляску надо сносить по лестнице, вниз еще ничего, а вот наверх даже двоим тяжело…

— Господи! — воскликнул он.

— Что случилось?

— У нас горит свет. Я опять оставил Ферко у телевизора.

— Телевизор включен?

— Да.

— Работает?

— Конечно.

— Ферко не умеет его выключить?

— Да нет, умеет, впрочем, не знаю…

— Он же довольно самостоятельный.

— Ну, знаешь…

— А Эва?

— Спит.

— Знаешь, пойдем, прошу тебя!

Они вошли в квартиру.

Невыключенный телевизор светился и мерцал экраном, шумел и гудел, как двигатель. Маленькая Эва сидела на диване, скрестив ножки, плакать у нее уже не было сил, а Ферко валялся на полу.

— Он стонет от боли! — Вика схватил сына на руки. — Горячий, как печь! — И понес его в больницу.

Люба осталась у Вики с сонной Эвой.

Прошло еще около двух недель.

Смарагдова улица светилась, сияла. (Когда-то по вечерам и ночами она была пустынной и темной. Каждому, кто по ней шел, нужно было время, чтобы дойти от одного газового фонаря до другого, огоньки в них едва теплились, как за упокой пьяных душ, по определению Йозефа Мики; пьяниц и влюбленных на тротуарах видно не было. Мико как-то раз даже показалось, что это Мартин прикрыл все белым плащом и круглая полная луна освещает мир, как в былые времена, когда покойный прадед — упокой, господи, их душу, в тех краях, где они пребывают! — встретили в лугах смерть.) Верхние этажи корпуса 4 «Б» терялись в полумраке, а вниз, на асфальт, падал холодный, мертвый свет.