Читать «Доктрина гиперанархизма» онлайн - страница 48

Интервьюер: (Едко, с иронией.) «Стокгольмский синдром» — любовь жертвы к своему палачу — вот как это называется… Да и вообще, если хотя бы на секундочку предположить, что Вы правы, то однозначно выходит, что Ваш этот Бог — садист!

Гиперанархист: (С вызовом в голосе.) А почему бы и нет? Серен Кьеркегор, которого уж никак нельзя отнести к адептам Пути Левой Руки, прямо сказал, что если и есть за что благословлять христианство, так это за его (подчеркнуто выделяет с ударением) безграничную свирепость.

Интервьюер: (Шутливо подняв руки вверх в знак капитуляции.) Ладно, ладно, сдаюсь… (Цокает и покачивает головой, явно что-то подумав про себя.) Меня лично вот что интересует: как можно определить художника-гиперанархиста, который, как Вы уже неоднократно заявляли, идет Путем Левой Руки? Просто, поймите, одно дело, когда мы затрагиваем вопросы теории, а другое дело — их конкретное приложение на практике. А ведь всякая теория, если она не может возыметь практического воплощения (пожав плечами и разведя руками в стороны), мертва.

Гиперанархист: (Утвердительно кивая.) «Сера теория, мой друг, но вечно зелено древо жизни». (Важно, задрав кверху указательный палец правой руки.) Но только не в случае с гиперанархизмом. Я бы назвал гиперанархизм по-другому радикальным утопизмом, а поскольку практическое воплощение известных нам утопий во многом, если не во всем, обернулось этими (брезгливо) скудными временами, то решаюсь смело сказать, что лишь та утопия убедительна, которой нет воплощения. Гиперанархист — это угрюмый мечтатель, которому веяние Мечты отнюдь не мешает трезво смотреть на окружающую его действительность. Недаром, когда апостолы спросили Христа, каковы знаки наступления Царства Божьего, Спаситель ответил им, что Царство Божье не придет приметным образом, но есть уже внутри каждого из нас. Значит, гиперанархист непрерывно визуализирует в своем сердце конец мира сего, чтобы до самого последнего своего издыхания идти навстречу неосуществимому. А все потому, что гиперанархистская революция — это всегда и только революция духа. Теперь что касаемо художника. Творчество — это деятельное изъявление воли к чистому могуществу, которая действует убеждением, а не принуждением. Стало быть, гиперанархист, могущий быть художником не только в собственно области художеств, но и в совершенно любом промысле, есть тот, кто, подобно Максу Штирнеру, может без обиняков сказать за себя: «Я построил свое дело на Ничто». Но это Ничто в значении не столько небытия и пустоты, сколько в значении свободы и могущества. Вообще, я определяю творчество как такой промысел, который, в отличие от (прерывисто) раб-оты, не требует вознаграждения, даже в виде «призов зрительских симпатий». А все потому, что творчеством живут — гиперанархист же не может жить без творчества, ибо именно в творчестве заключено дело его личного спасения. Но я буду принципиально настаивать на следующем: раз гиперанархист есть, если хотите, фашист по убеждениям и анархист по взглядам, т.е. следует Пути Левой Руки, то его творчество не должно и, более того, не может быть «зеркалом человеческого с его надеждами и претензиями», оно непременно будет действовать методом «шоковой терапии» — как и в случае с террористическими вылазками против стадного биомусора этого, извиняюсь, ёбщества. Мир чересчур ожирел человечеством, чтобы его можно было спокойно сносить таким, каков он был прежде и каков он теперь. Даже если гиперанархисту придет в голову прорываться к заветной цели — свободе — через отнятие никчемных жизней у никчемных шестеренок, задействованных в агрегате социума, то, думаю, ничего предосудительного — по крайней мере, с точки зрения гиперанархизма — нельзя здесь найти. Сейчас уже ясно становится как никогда, что человек превращается в того же политического убийцу вовсе не потому, что его прельщает та или другая идеологическая мишура, но от невыносимости серого прозябания в бессмыслице, которая сызмальства ему прививается как норма коллективным умом человеческого стада. Но это лишь верхушка айсберга, а если всмотреться глубже, то там, на глубине, мы увидим все тот же гностический инстинкт неприятия мира, общий для всех гиперанархистов, который исподволь усиливается неутолимой тоской по иному — тоской по Абсолюту… Другое дело, что, повторюсь, бесполезность подобных действий уже не раз была засвидетельствована печальной участью многих экстремистов, побуждаемых именно радикальным импульсом, зревших в корень — итого мы имеем следующее: Система остается незыблемой, а человечество и дальше продолжает оставаться зловонной кучей экскрементов. (Протяжно вздыхает.) Поэтому сегодня куда лучше действовать методом «шоковой терапии» посредством ненасильственного убеждения, осуществляя тем самым акт «культурного терроризма». Это как, знаете, у Юкио Мисима (цитирует по памяти): «Мне отчаянно хочется кого-нибудь убить, я жажду увидеть алую кровь. (Замечает на лице Интервьюера нарастающее выражение тревоги.) Иной пишет о любви, потому что не имеет успеха у женщин, я же пишу романы, чтобы не заработать смертного приговора». Много лучше похищать у социума единицы умов, заведомо готовых к тому, чтобы (жестом правой руки изображает кавычки) «похищаться», тем самым хоть чего-то, но все же добиваясь, нежели «валить» скопом человеческое мясо, при этом не добиваясь ничего. Тем более, есть неизбывное противоречие между убеждением и насилием, которое состоит в том, что насилие принуждает и тем самым, с одной стороны, свидетельствует о немощи того, кто принуждает, — какое уж тут могущество! — а с другой стороны, ведет себя крайне непоследовательно в исповедании свободы, т.е. за собой притязание на свободу сохраняет, а других обездоливает ею. В итоге выходит обоюдная несвобода. Нет (усмехается), это ни в коем случае не апология толстовства, а элементарное требование от гиперанархиста, чтобы свобода в его распоряжении убеждала, а не принуждала. При этом никогда нельзя забывать, что там, где свобода, там и боль — особенно у того, кто на Пути к ней. Здесь есть еще вот какой нюанс: для гиперанархиста деструкция — не самоцель. И хотя черное искусство гиперанархиста вполне смахивает на крайний либертинаж в духе маркиза де Сада, зато в своих устремлениях всегда берет выше, чем кто бы то ни было — впрочем, назвать де Сада не иначе как гиперанархистом я не могу. (Выжидает реакцию со стороны Интервьюера, которая тем временем занимает себя пометками; не обнаружив реакции, наливает в стакан воды и делает несколько глотков, после чего ставит стакан обратно на стол.) В любом случае, черное искусство гиперанархиста потому всегда возымеет успех, что оно нацелено, во-первых, не на абстракцию типа (жестом правой руки изображает кавычки) «изменения мира к лучшему», а на личностную самореализацию художника, и во-вторых, мгновенного эффекта ожидать ему не приходится, поскольку нацелено оно не на количество, а на качество. (Внезапно спохватившись, сверяется с часами на мобильном телефоне.) У Вас еще будут какие-нибудь вопросы ко мне?